неколебимо стоявшими наперекор тёмной силе.

Служа Литургию, он увидел справа у солеи невысокую девушку в форме бойца МПВО, и когда делал каждение, специально прошёл рядом, чтобы ей обязательно досталось толика ладанной благодати.

Хорошие у неё глаза. Умные и добрые. Спаси её, Господи, и сохрани.

…Отстояв Литургию, Катя подошла к женщине, протиравшей оклад иконы, и тихонько спросила:

— Меня попросили передать в церковь серьги в фонд Победы, кому можно отдать?

Оставив работу, женщина посмотрела на Катю долгим взглядом, в котором сквозило напряжение:

— Я видела вас вместе с управхозом Егором Андреевичем. Я Алевтина Бочкарёва, меня подселили в квартиру к Гришиным.

— Правда? — обрадовалась Катя. — Я так давно не заходила к Егору Андреевичу, что мне уже стыдно. Как они там? Как Вера, дети. Вы ведь знаете Веру?

— Живы. — Опустив глаза, женщина помяла в руках тряпку, распространявшую слабый запах воска. — Хороший человек Егор Андреевич, он мне дров дал, иначе бы мы с дочками погибли.

— А сейчас где ваши дети? — спросила Катя.

— А вон сидят, — Алевтина указала на два закутанных комочка, жавшихся на скамейке у входа. — Сейчас я их в пономарку отведу, там печка топится. И хлебцем батюшка подкармливает, когда прихожане делятся. Мир не без добрых людей, — она перекрестилась, — спасла меня Пресвятая Богородица. А серьги вы вон туда, в кружку для пожертвований опустите. Я часто вижу, как люди туда ценности кладут. Одолеем врага всем миром, иначе никак.

Катя согласно улыбнулась:

— Обязательно одолеем и до весны доживём.

Уже выходя, она обернулась и ещё раз окинула взглядом храм, заполненный людьми. Здесь они были вместе с Богом.

* * *

29 декабря 1941 г. православным общинам города были впервые выделены в общей сложности 85 кг муки и 75 литров вина. Продукты были выданы не бесплатно — прихожане оплачивали их по государственным расценкам. Конечно, выделяемых продуктов хватало лишь для удовлетворения минимальных богослужебных потребностей. Так, согласно свидетельству прихожан, в мае 1942 г. в Никольской Большеохтинской церкви просфоры были размером с пятикопеечную монету, а вина выделялось не более двух столовых ложек на службу, и решено было «совершать Причастие с предельно разбавленным водой вином»[22].

* * *

Катюшину посылку с сахаром Егор Андреевич хранил в сейфе, крепко-накрепко запретив себе вспоминать, как тает во рту белоснежный кусочек сахара.

Сахар предназначался только детям Веры — Нине и Ване. Дети должны выжить во что бы то ни стало. За время блокады Нина стала совсем бестелесной, со шнурочками ног и рук, а Ваня ссохся в маленького старичка со скорбными глазами страдальца.

Блокадные дети стали всегдашним кошмаром Егора Андреевича: он не мог видеть их на улице и отворачивался, когда заходил в дом, где были дети. От невозможности им помочь хотелось биться головой о стену.

Сахар только Нине и Ване! Если Катя смогла отказаться от сахара, то он и подавно. Каждый день Егор Андреевич брал по четыре кусочка и самолично клал детям в кашу из обоев, которую варила Кузовкова. Теперь вся квартира питалась в складчину, чем Бог пошлёт.

Подумать только, в мирное время несносная Кузовкова будоражила квартиру своей стервозностью, а как смерть подступила вплотную — глаза в глаза, стала совсем другим человеком: ругается, злится, но дело делает. Часто бывает — большая беда шелуху с людей счищает, и оказывается, что у иных под грязной коркой — чистое золото, а у других под пушистой шкуркой — комок грязи.

Взять хотя бы жиличку из тридцатой квартиры, такая была культурная дамочка! Всегда напомаженная, аккуратненькая, говорливая. Волосы завиты, как у собачки-болонки, на голове шляпка, руки в белых кружевных перчатках.

Бывало, встретит во дворе, остановит и давай рассказывать про своего сыночка Лёнечку. Уж и отличник он, и пионер — всем пример, и на балалайке играет, и стихи пишет. Тряслась над сыном, как курица над яйцом.

Егор Андреевич нахмурился, вспоминая недавнюю встречу с Лёней.

Она произошла под вечер, когда Егор Андреевич брёл из отдела рабочего снабжения. Волокся медленно, черепашьим шагом, отдуваясь через каждые несколько метров. Вящее сходство с черепахой придавал тяжёлый заплечный мешок, набитый плотницким инструментом, предназначенным для постройки домового обогревательного пункта. Кой-какой инструментишко, конечно, имелся и в домкоме, но Егор Андреевич рачительно рассудил: дают — бери, бьют — беги. В будущем пригодится. В том, что у домкома имелось будущее, если не разбомбят, конечно, Егор Андреевич не сомневался. Не ему, так следующему домоуправу хозяйство придётся восстанавливать.

Изнемогая от усталости, он остановился передохнуть в подъезде бывшей столовой и увидел лежащего на ступенях подростка, скорчившегося в неловкой позе.

Мёртвых на улицах было много, и на них перестали обращать внимание, поэтому Егор Андреевич отошёл в сторонку, чтобы не запнуться о покойника, хотя и подумал про себя:

«Господи, помилуй, ему бы ещё жить да жить».

Когда он занёс ногу, чтобы перешагнуть через тело, подросток пошевелился.

— Эй, парень, ты живой? — спросил Егор Андреевич для проформы. Ясное дело, что живой, раз шевелится.

— Не знаю, умер, наверно.

Паренёк говорил совсем тихо, еле ворочая языком, видно совсем ослаб.

— Это ты брось! Дай-ка я тебе помогу подняться.

Схватив воротник пальто, Егор Андреевич потянул парня вверх, пока тот не перевернулся на четвереньки и с трудом поднялся. Егор Андреевич глянул в морщинистое жёлтое лицо и поразился.

— Лёня?

— Я.

Серые глаза Лёни, ставшие огромными, смотрели на него, не узнавая.

— Я Егор Андреевич, упрамхоз. А где мама?

— Мама дома. Она меня выгнала, потому что я очень много ем, — с полнейшим равнодушием в голосе ответил Лёня.

Сперва Егор Андреевич оторопел, но потом решительно положил руку на плечо Лёни, хрупкое, как цыплячьи косточки:

— Ну вот что, пойдём-ка со мной. Я собираюсь организовать в нашем доме обогревательный пункт, будешь им заведовать.

— Я? — Лёня искривил помертвевшие губы. — Я же сегодня умру.

Егор Андреевич разозлился, хотя не смог бы точно определить, на кого — на Лёнину мать, на немцев, терзающих город голодом, или на сам голод, заставляющий людей терять человеческий облик.

Возвысив голос, он крепко выругался:

— Отставить глупости и пораженческое настроение. Сражаться надо, а не нюни распускать. Тогда и жить будешь. Понял?

— Понял, — ответил Лёня с интонацией механической куклы, но Егор Андреевич заметил, что в Лёниных глазах заблестела искорка жизни.

После того как Лёня был пристроен, Егор Андреевич долго не мог успокоиться. И так бывает. Война, она, как наждачка, открывает истинную сущность.

Дрожащими пальцами Егор Андреевич достал из посылки последний кусочек сахара и положил на ладонь, чёрную от копоти. Если бы не посылка с сахарком,