не должна. И я пойму, если ты уйдешь.

– Я тоже пойму, если я уйду. Только…я не уйду. Ты кое-что отнял у меня, знаешь. Лишил кое-чего важного.

Он вздохнул, генерал Эрдиган. Он был готов взять на себя еще и это – любое мое новое обвинение.

– Что именно?

– Ты отобрал у меня несколько дней мечты, когда заставил выйти из матрицы. И мне не хватило. Мирного домика, завтрака в нем, закатов в купели, твоих поцелуев… Я хочу взять то, что принадлежит мне. Пусть не все, но хотя бы поцелуи.

Он качнулся мне навстречу быстрее, чем это сделала я. И это было то самое чувство, когда ты падаешь и тебя сразу подхватывают сильные руки. Ощущение, что твои колени тебе все равно не нужны, потому что они не держат, но у тебя есть тот, что удержит всегда. И одновременно с нашим поцелуем внутри Эггерта взвизгнула, сдвигая болезненные болты с места, боль.

– Я… – Он прервался на секунду и не смог это выразить в словах. Что ему больно. Потому за него сказала я.

– Просто чувствуй это. И не замечай. Пусть идет…

Так легко было исцелять его в поцелуе: его боль меня не царапала совершенно. Она выходила через меня, как поток мыльных пузырей через дымоход. Невесомая, неважная. Куда важнее был запах его кожи, ударившее в мозг ощущение, что я снова дома. Пусть только на этот вечер.

– Скольких поцелуев я тебя лишил?

У него слишком чувствительные пальцы, они почему-то делали слишком чувствительной меня.

– Многих.

– Я верну тебе их все.

Мне бы этого хотелось. И еще продолжения: упасть с ним в эту постель, почувствовать его в себе еще раз. Только будет сложно потом отлипнуть, опять отдерутся пласты кожи – лучше обойтись без этого. Но без поцелуев никак. Эггерт умел сделать так, что я начисто забывала о том, слеп он или зряч, простой он рабочий или генерал, о нашей разнице социальной и географической. Но напоминал мне главное: он мужчина, под которым хочется растечься. Отдать ему все и почувствовать себя счастливой. Его поцелуи были для меня невыносимы, потому что я не умела их прерывать и насыщаться ими. Всегда мало, всегда… И пока они длились, я открывала в Эггерте все невидимые дверцы, запирающие его стыд и вину, его тяжесть и боль – идите, летите, свободны. Он не чувствовал, нет, он чувствовал только меня.

А когда нехотя остановился, когда почувствовал, что мы переходим черту, после которой «поезд мчит без остановок», долго стоял с закрытыми глазами, дышал мной. Каким-то образом он уловил, что к постели я не готова. Не с собственным разбитым сердцем.

Глаза открыл уже зрячий Пью. Уже генерал Эрдиган – я знала, что так случится.

– Вот и все, – улыбнулась я печально, – ты готов ехать домой.

В него, пусть совсем чуть-чуть пока, вернулась жесткость, готовность действовать. Но и мягкость, чему я была рада, не пропала.

– А ты готова к тому, чтобы я уехал?

Я никогда не буду к этому готова и вслух об этом не скажу тоже. Это хороший момент – расстаться именно такими. Без злости друг на друга, но с нежностью. Когда боль стихла, печаль почти ушла. Конечно, надолго останется ее след, от этой печали, но без этого уже никак.

– Твои враги тоже любят, когда ты слеп, генерал Эрдиган. Но твои подчиненные нуждаются в зрячем руководителе. Ты нужен им там.

Я всегда буду им восхищаться. И ждать, что однажды здесь растянет облака, что вернется голубизна куполу, что мы тоже начнем наблюдать рассветы и закаты. Я буду верить в то, что это случится.

Я хотела шагнуть назад, но он не позволил.

– Кристина, я приехал не просто для того, чтобы передать тебе деньги.

– А для чего?

Я вдруг поняла, что боюсь. Отчаянно. Что вновь дрожит мой внутренний хрупкий каркас, что он подвергнется ужасной атаке, если прозвучат не те слова. Я справлюсь, конечно, я сделаю это обязательно, но…

– Чтобы мы уехали отсюда вместе.

Кажется, бомбы на меня все-таки упали. Те самые, ожидаемые. Хорошие, но колени от них дрожат не меньше. И еще одна моя попытка сделать шаг назад, на которую Эггерт отреагировал просто. Он взял мою ладонь и приложил к своей груди.

– Ты же умеешь чувствовать. Чувствуй.

Мне стало ясно, что он все это время скрывал кое-что еще – как будто недостающие кубики мозаики подлетали и становились в полотно, чтобы создать общую картинку. Он скрывал то, с каким нетерпением ждал, когда разрешения на мой переезд будут готовы, как давил на кого-то, принуждал торопиться. Он желал попасть в Третий Район, как борзая желает сорваться с места, для того чтобы отыскать место, где упала подстреленная утка. Но не для того, чтобы утку доконать, а для того, чтобы помочь ей восстановиться. Он болел душой от того, как медленно, по его мнению, шел транспорт, раздражался, когда на поиски меня в Дэйтоне ушло слишком много времени. Еще он скрывал то, как сильно желал меня обнять. Обнять меня насовсем, завернуть в себя и только после этого выдохнуть, успокоиться. Во время нашего с ним непростого пути он полюбил меня. Где-то, когда-то. Как и я его.

– Ты все увидела?

Я увидела. И это все было для меня ярче, честнее любых слов. Мне все еще не верилось, что я обнаружила в Эггерте то, о чем всегда мечтала. Я желала снова погрузить в это руки и никогда их уже не вынимать – греться, греться, греться.

– Ты приехал…за мной?

– Да. Или к тебе.

– Но я же…не Стелла… – Привычка язвить выступала вперед тогда, когда я чувствовала максимальную растерянность.

– Еще раз произнесешь её имя, и я тебе рот скотчем залеплю.

Он умопомрачительно пах. Оэм Эггерт Эрдиган.

– А ничего, что я… – когда ситуация подводит тебя к «прыжку веры», всплывают на поверхность и комплексы, – что я…

«Лживая. И трусливая…» Я даже слова эти произнести не смогла. Но он их ощутил, невысказанные. И держал мое лицо в своих ладонях, пока говорил.

– Я не видел человека честнее тебя, Кристина. И смелее тоже.

Снова мое отражение в его глазах, как в зеркале, когда он смотрел на меня в гостиной материнского дома, где я только что во всеуслышание заявила о роде своей деятельности. Его удивление, его…уважение. Он проникся тогда этим уважением ко мне за честность. И еще раз проникся им, когда понял, что разговорить меня не удалось. И не удастся. Его восхищение мной было глубоким и искренним, он дал мне его почувствовать напрямую.

И все барьеры внутри пали. Я хотела быть с ним, черт возьми, хотела! А он вообще не хотел выпускать меня из рук. Вот только одно «но».

– Я не хочу…переезжать в Первый Район.

Это было честно. Я знала, что никогда его не полюблю, всегда буду стараться выбраться за пределы города – туда, где нет этих спесивых людей.

– Общество Первого однажды изменится, – Эггерт понял ход моих мыслей. Я знала об этом тоже, вот только для изменений могут потребоваться годы. Десятилетия. – К тому же, я могу работать дистанционно, наведываться в Кирстаун время от времени, курировать выполнение задач.

– Отсюда?

Я не могла представить его живущим в Дэйтоне. Он не был рожден для этого места, он сюда попросту не подходил.

– Отсюда, – отозвался он просто. – Или из Второго Района. Какого-нибудь домика, затерянного в зелени. С лоханью на крыльце.

Наверное, вся его серьезность и своя собственная, касательно желания сказать ему да, до меня начали доходить только теперь. Я начинала верить, я начинала неистово желать этого – нашего совместного будущего. Я прилипала к нему с каждой долей секунды, прилипала так, что не отодрать.

– Ты правда предлагаешь меня…себе, Эггерт?

– Да. – Это «да» я слышала уже однажды. Которое на года, которое будет длиться даже тогда, когда тысячелетие закончится. – Предлагаю тебя