– И не мечтай, – сострил Макс, что вызвало у меня улыбку. – Дар, ты должна рассказать ему правду. Ты знаешь, что должна.

– Знаю, – ответила я. – Ты прав. Ты был прав во всем.

– Конечно я был прав, но так трудно за всем уследить. В чем еще я оказался прав?

– Помнишь про то эмоциональное дно, о котором ты говорил?

– Ага.

– Я стою на краю пропасти и смотрю прямо в него. Балансирую, – мой голос был едва слышен. – Достаточно одного толчка, и…

– И?..

– Я упаду.

Домой я возвращался в полном одиночестве, проклиная себя за то, что позволил вечеру разбиться вдребезги: крушение идеальной ночи стало для меня горькой пилюлей, которую я был не силах проглотить. Раньше я никогда не позволял себе ухаживать за женщиной. Смерть мамы научила меня тому, что излишняя забота несла в себе опасность. А мне и так приходилось жить с постоянным страхом, что Молли вернется в любую минуту и будет бороться со мной за Оливию. Такая нагрузка уже излишне сказывалась на моем сердце, но Дарлин…

– Черт подери, – пробормотал я.

Она смогла преодолеть все мои внутренние барьеры, и теперь одна мысль о том, что она с другим мужчиной, была для меня как удар ножом в грудь.

«Она была расстроена, а ты взял и ушел».

Инстинкты просыпались, и стальная клетка снова возрождалась вокруг моего сердца, изменяясь с каждой минутой. Я был глупым оптимистом. Отвлекся от приза и тут же получил за это по заднице.

Генриетта планировала оставить Оливию на всю ночь у себя, но я пошел и забрал ее, пробормотав какую-то нелепицу о том, что Дарлин приболела и все отменилось.

Мы вернулись домой, где я накормил Оливию и уложил в кроватку.

– Только ты и я, – сказал я, смахивая каштановые волосики с ее глаз, пока она засыпала в своей кроватке. – Я позабочусь о тебе, Ливви. Мы почти на финишной прямой.

Я надел пижамные штаны и футболку и сел за стол, разложив перед собой учебные материалы. Оставался последний экзамен, задание судьи Миллера и экзамен в Сакраменто. И мне следовало свести отвлекающие факторы к минимуму.

Я попытался сосредоточиться на учебе, но мое глупое сердце разрывалось от боли, а услышав шаги Дарлин по лестнице, я боролся с желанием вскочить и выяснить с ней отношения. Или утешить ее. Не знаю, чего именно хотел.

В любом случае, я не сделал ничего из этого.

– Чтоб меня, – пробурчал я себе под нос.

Я взял свой ноутбук и открыл документ, где приступил к выполнению задания судьи Миллера, когда писать от руки не получалось. Печатать тоже не удалось.

Он хотел жизни. А самый яркий проблеск в жизни, который у меня когда-либо был, находился прямо надо мной; а я сидел здесь, внизу, опасаясь собственных желаний. Я на собственном опыте познал, как вещи – и люди, – о которых мы заботимся больше всего, могут исчезнуть прямо у нас на глазах.

Я отправился в постель, но так и не уснул, промучившись всю ночь.

Следующим утром я с трудом вытащил себя из кровати, чтобы подготовить Оливию и меня к новому дню.

– Все в порядке, querido? – спросила Елена, когда я оставлял у нее Ливви.

– В полном, – ответил я и поцеловал свою дочь. – Будь умницей. Я люблю тебя.

– Лю-лю, папочка, – ответила Оливия. Находясь в объятьях Елены, она прижала свою ладошку ко рту, а затем резко дернула рукой, отправляя мне воздушный поцелуй.

Слезы застыли в моих глазах, когда я уходил от нее.

«Она – самый важный человек в моей жизни. Сосредоточься на ней».

С идеями об истинном счастье с Дарлин придется подождать.

Я вышел из дома и уже начал спускаться по лестнице, как заметил серебристый седан, припаркованный у обочины. Не успев сделать и шага, дверь открылась, и из нее вышел мужчина лет пятидесяти с небольшим. Он поправил свой бледно-голубой пиджак в мелкую полоску, выглядя при этом так, словно только что сошел с яхты.

– Сойер Хаас?

Я замер.

– Да.

– Один момент.

Мужчина открыл заднюю дверь седана, откуда вышла пожилая пара возрастом чуть за шестьдесят. Мужчина был одет в штаны цвета хаки и белую рубашку с пуговицами, а женщина – в лавандовое платье. Июньское солнце сверкало на золотых «Ролексах» мужчины и переливалось в бриллиантовых серьгах женщины. Они стояли, взявшись за руки, на тротуаре и нервно улыбались.

– Здравствуйте, – начал мужчина. – Меня зовут Джеральд Эббот, а это моя жена Элис. Мы родители Молли.

Кровь отлила от моего лица.

«Родители Молли. Молли. Она здесь. Она вернулась и теперь…»

– Это наш адвокат мистер Голлуэй, – сказала Элис, указывая на мужчину в костюме.

– Мистер Хаас. – Мистер Голлуэй протянул мне руку.

Они втроем продолжали стоять у подножия лестницы, я оставался наверху. Проигнорировав протянутую руку, я спросил:

– Что вам нужно?

Джеральд и Элис обменялись полными печали взглядами, разделяя боль, о которой было известно только им. Они так и не смогли сказать ни слова, поэтому адвокат говорил за них.

– К сожалению, Молли ушла из жизни, – сообщил Голлуэй.

Внутри все похолодело, и я вспотел, пытаясь переварить тысячи противоречивых эмоций, что пронеслись во мне.

– Она… мертва?

Он кивнул.

– Да. Автокатастрофа.

Элис снова взяла за руку супруга, бросив на него короткий, но пробирающий до глубины души взгляд.

– Что случилось?

– Автокатастрофа.

– Когда? – выдохнул я.

– Шесть месяцев назад.

Мои глаза метались между Джеральдом и Элис, и я не мог сдвинуться с места, не должен сходить с этого крыльца. Я должен был охранять его. Потому что Оливия находилась внутри, а они были здесь.

– Мы здесь, – начал Голлуэй, и каждое слово разрывало мое сердце на части, – чтобы поговорить об опеке над дочерью Молли, внучкой моих клиентов, – Оливией Эббот.

Джексон закончил разговор и отбросил телефон на журнальный столик.

– Не самые лучшие новости. Офицер сказал, что, поскольку Молли взрослая и ушла по собственному желанию, фактически она не считается «пропавшей без вести».