Июль 2013 года. Моей Милочке уже больше восьми месяцев. Она уже на ножки встала сама, но не сидит. Очень переживаю по этому поводу. И вот захожу я в комнату, а она сидит сама и беззаботно играется с куклой Алиной. Как будто так было всегда. Очень уверено и ровно сидит. Я счастлива, глядя на нее! Безгранично счастлива!

1 января 2001 года. Около восьми часов вечера. На улице уже давно темно и пусто. Я иду в сторону дома, в целлофановом пакете брикет мороженого и пачка чипсов… А так хотелось мандарин. Все предыдущие сутки моя голова была занята только одной мыслью: «Я съем мандарин, и у меня тоже начнется Новый год». Эта мысль была со мной, пока я сидела четыре часа на лестничной клетке многоквартирного дома в маленьком провинциальном городке, задыхаясь от приступа астмы, в это время в теплой, но душной квартире мои друзья праздновали Новый год. Я мечтала о мандаринах в течение пяти часов, пока ехала в междугороднем автобусе домой, пока поднималась в квартиру и надеялась, что эти фрукты еще не съели, пока обходила близлежащие магазины. И вот я иду домой, снег хрустит, пакет бьется о ногу, и мне грустно, я иду и думаю о том, что мне катастрофически не везет. В этот момент я вижу пожилого мужчину, лежащего в сугробе, поднимаю его и помогаю дойти до дома. Плохо с сердцем. На пороге нас встречает заплаканная пожилая женщина, она рассказывает, что он часа три назад должен был прийти домой, она предлагает пройти, посидеть с ними, но меня ведь тоже ждут. И в тот момент, когда я уже вышла из их квартиры, женщина догоняет меня и набивает карманы моей дубленки мандаринами, что-то говорит о бедности и о том, что ей больше нечем меня угостить. Мы обнимемся, прощаемся. Я выхожу из подъезда, в свете фонаря кружатся снежинки, я смотрю на них, улыбаюсь, кручу в руке мандарин и думаю о том, что чудеса случаются… Особенно в Новый год.

Мне двадцать пять лет, сложные отношения со вторым мужем, нервы, переживания, и вдруг внезапно я понимаю, что эта тошнота по утрам, длящаяся уже неделю, вовсе не от нервов, и сразу спокойствие и счастье, ни тени сомнения… Сыну сейчас четырнадцать лет.

Мне всего четыре года. Мы в Украину к сестре бабушки приехали, тоже к бабушке. Она в деревне живет. Огород огроменный, домик деревянный, осунувшийся, но крепкий и уютный, здесь еще сарай, и у него крыша из сена. И бутыль самогона с меня ростом, двадцать литров, не меньше, на черный день запрятана где-то глубоко в дровах. Живности всякой много: кролики, куры, гуси, свиньи, даже корова – и та есть. И вместо центральных ворот бревно здоровенное на цепях висит.

На грядках огородских тоже очень много всякой всячины: огурцы, помидоры, горох всякий, даже дыни с арбузами растут, но мне их разрешают рвать только после того, как съем полную тарелку гадости какой-нибудь вроде борща или вареников, хотя вареники я люблю еще с тех времен, но арбуз или дыня со своей грядки не в пример лучше!

Ну и вот только что, поев обильно этого самого борща, а после слопав пол-арбуза, собственноручно выбранного, я сосредоточенно стою у однобревенчатого забора, не знаю зачем… Как вдруг подъезжает лошадка, в телегу запряженная. Житель-то я уже тогда городской был – удивился, так мало того, что лошадь впервые вижу не в зоопарке, – она еще и какать, ничуть не гнушаясь, при мне вздумала. Мчусь в избушку с криками: «Смотрите, смотрите!» За руку тащу всех своих, пальцем на кизяк тыкая… Вот такое первое счастливое воспоминание.

Счастья много, было и происходит. Из самого последнего. Читаю в планшете среди ночи, прямо в постели, эти заметки счастья, на душе тепло. На кухне возится полуночница-дочь. Рядом спит любимая жена, с которой мы вместе тридцать лет. Она поворачивается во сне, и ее рука попадает прямо в мою. Я держу ее ладонь в своей до следующего движения. За окном звуки ночи, рядом ее дыхание. Когда ее рука отплывает в другое сонное пристанище – пишу эти слова. Я счастлив.

1989 год. Адлер. Мне пять лет, я с бабушкой и дедушкой живу на даче. Я гуляю одна недалеко по лесу. Вокруг только горы, поля гиацинтов и подснежников, невероятно свежий вкусный воздух, заливаются птицы. Я иду и пою, лес замирает, а я не понимаю, почему такая тишина вдруг, потом уловила такую закономерность: если петь от души, когда мурашки по коже, лес будто слушает.

Я маленькая, а мой младший брат еще меньше. Поздний летний вечер, мы дома. Вдруг за окном темнеет и разражается сильнейшая гроза, с ливнем, со сверкающими молниями через фиолетовое небо. Мама разогревает уху (папа недавно приехал с рыбалки), и мы все вместе посреди этой грозы, не включая свет, едим в ночи. Иногда мы с братом бегаем на балкон смотреть на молнии и возвращаемся обратно черпать ложкой душистую уху.

За окном уже темно. Вечер. Зима. Я маленькая. Мне три года. Сейчас я в жарко натопленной летней кухне с дедушкой и бабушкой. В селе. Меня уже покормили, покупали и, наверное, скоро перенесут в дом и будут укладывать спать. Неспешные вечерние разговоры… Звук открывающейся в коридорчике двери…

И вместе с морозным воздухом и каплями уже растаявшего снега на лисьей шапке… поздним вечером, когда меня уже почти понесли спать… на пороге кухни… неожиданно появляется… моя мама.

Ее давно уже нет на земле, а вот это ощущение неожиданно свалившегося на меня счастья – не проходит… Я и сейчас до мельчайших деталей помню и черное пальто, и угол двери, к которому она прислонилась, и свое ощущение вдоха от удивления… Вот оно – безмерное, безбрежное и неожиданное мое счастье…

Конец 90-х. Зима. Выходные у бабушки с дедушкой на окраине города. Деревянный дом с резными ставнями. Простыни вывешены проморозиться во двор после стирки. Баня с эвкалиптом на камни, с дубовыми, хорошо вымоченными вениками, с «наподдай еще!», с нырянием в снег. И поры на коже становятся глубиною до сердца, и вычищаются до самого дна, пышущего банным жаром, который превращает в пар налипшие на плечи снежинки.

А после, сидя на веранде, я пью сладкий черный чай. Хрустящая горбушка свежеиспеченной буханки только что вынута из печки. Жжет руку и плавит сливочное масло.

Возвращаюсь домой, когда стемнело. Складки проселочной дороги, вздыбившиеся во время осенней слякоти и застывшие на морозе, заполнились снегом. Он хрустит под ногами и парит, медленно, по спирали спускаясь с неба, поблескивая в свете редких фонарей. У меня внутри тепло от бани, хлеба и бабушкиной заботы. И мне так легко, несмотря на куртку, стесняющую движения, и тяжелые ботинки, что я расставляю руки и начинаю кружиться в такт снежинкам. А они касаются щек и превращаются в быстро тающие поцелуи.