вкусом. Он перестает читать и смотрит на меня с радостной улыбкой.

– Помнишь, ты нарисовал карту со спрятанными сокровищами? Ты тогда чуть было не сжег дом. Помнишь, что ты сказал пожарным, когда они потушили огонь?

Я молчу, и он сам рассказывает, как было дело:

– Ты сказал, что тебе было необходимо поджечь уголки карты, чтобы придать ей старинный вид.

Он смеется громким лающим смехом, и все у меня в голове встает на свои места, будто ураганный ветер развеял туман. Я настораживаюсь и смотрю вокруг прояснившимися глазами – впервые за долгое время.

Калеб продолжает вспоминать, но я вижу лишь огонь – и ярко-красную машину, в которой полно мужчин с топорами.

Тридцать семь

Наверно, это ужасная идея.

Я понимаю это, но не могу сдержать возбуждения и выпрыгиваю из кровати в ту самую секунду, как проснулся.

Я собираюсь устроить пожар.

Такой большой, что у Калеба не будет иного выхода, кроме как открыть двери, чтобы мы спаслись. Очевидно, что я не смогу сделать это, когда он дома, равно как и когда его дома не будет. Только он может отпереть дверь.

Вспоминаю, что было много лет тому назад. Первый класс. Школьная библиотека. Я сижу, скрестив ноги, на цветастом ковре вместе с Люком и несколькими другими детьми и слушаю рассказ о том, как выжить при пожаре.

Нужно держаться ближе к полу.

Если тебя настигает пламя, падай и катайся по полу.

Если ты не на первом этаже, то воспользуйся веревочной лестницей.

И я никогда не забуду встревоженное выражение на лице пожарного, предупреждающего: «Только не забирайтесь в шкаф. В нем невозможно спрятаться от огня».

Мысль о том, что можно оказаться в ловушке, невероятно ужасающа, и потому надо будет предельно точно рассчитать время.

* * *

Когда мы с Калебом завтракаем в гостиной (стереоскоп лежит у меня на коленях), я прочищаю горло и спрашиваю, стараясь говорить самым что ни на есть обычным тоном:

– Когда вернешься?

Он смотрит на меня поверх кружки с кофе:

– Около шести.

– Может, в шесть тридцать?

– Нет, не так поздно.

– В четверть седьмого?

Он хмурится, и я спешу сказать:

– Я хочу приготовить ужин. Надо, чтобы он не остыл.

– Приготовить ужин? – повторяет он, словно эта идея показалась ему совершенно абсурдной. – Нет. Тебе нельзя иметь дело с плитой.

– Прости, – буркаю я. – Я хотел сделать тебе что-нибудь приятное.

Он с удивлением ерошит мне волосы, затем встает и натягивает сапоги.

– Увидимся в шесть.

– Да, пока.

Поняв, что он ушел, я сразу бегу в кухню. Часы на плите показывают 7:03.

Если мой план сработает, то вместо очередного ужина с Калебом я сегодня вечером окажусь дома. Закрываю глаза и представляю летящий за мной самолет. Его дверь открывается, опускают трап, и мама, Бриа и Люк сбегают по нему. Но потом происходит что-то странное.

Я вижу их, но не могу разглядеть лица.

Они похожи на манекены с гладкими овальными головами.

Я сосредоточиваюсь. Помню, у мамы синие глаза и она завивает ресницы, и сокрушается, что нос у нее слишком заостренный. Помню, у Люка вечно лохматые светлые волосы и зеленые глаза и он считает, что у него очень маленький подбородок. У Брии же темно-русые волосы и карие глаза, она переживает, что ее верхняя губа длиннее нижней. Я помню все их черты, но их самих представить не могу.

И это беспокоит меня. Сильно.

Я стараюсь не думать об этом.

У меня в распоряжении одиннадцать часов.

Тридцать восемь

Поворачиваю ручку газовой плиты вправо. Два щелчка, и загорается пламя. Выуживаю из мусорной корзинки какую-то картонку. Мне остается лишь зажечь ее, но моя рука дрожит, потому что меня одолевают большие сомнения.

Может, нужно подождать до тех пор, пока не сработает сигнализация – чтобы не рисковать попусту.

Но я тут же отметаю эту идею. Для того, чтобы разгорелся настоящий пожар, нужно время, а если Калеб сможет затоптать огонь сапогами, то проку от моей затеи не будет.

Уже почти шесть. Пора.

Сую картонку в пламя. Ее уголок загорается, но быстро гаснет, и я опять сую ее в горелку. На этот раз огонь съедает угол картонки. Бросаю ее в мусорную корзину и зажигаю другую бумажку. Когда она вспыхивает, поворачиваюсь, чтобы бросить в мусорку и ее, но останавливаюсь.

Корзина горит уже в трех местах, словно огонь метался с места на место, пока я отворачивался. И я собственными глазами вижу, как он передвигается прыжками, подобно живому существу. Не распространяется, но прыгает.

– Черт. – Огонь уничтожает бумагу у меня в руке, и потому я так же бросаю ее в мусорную корзину.

Хватаю со стойки стереоскоп и, прижимая его к груди, смотрю, как отдельные языки пламени образуют одно большое пламя. Во мне просыпаются животные инстинкты, кричащие о том, что нужно бежать и прятаться.

Смотрю на часы – 6:07, но сигнализации не слышно.

Он опаздывает.

Не так чтобы очень, но вдруг я допустил чудовищную ошибку? Он может сильно опоздать.

Он может потерять счет времени, зайти в магазин, у машины может проколоться колесо. Но пламя еще не вышло из-под контроля. Еще есть время погасить его.

Хватаю шланг в раковине, но он слишком короток. Приходится подтащить корзину ближе к нему. Мне страшно подходить к ней, но я все же беру ее в руки – и внезапная боль выкачивает воздух из моих легких. Бросаю корзину, но пластик плавится прямо у меня в ладонях.

Корзина падает набок, и огонь моментально увеличивается в размерах.

Отшатнувшись от него, смотрю, как он бежит по потолку, а затем разделяется на две части.

Одна его часть, похожая на пальцы привидения, устремляется к занавескам.

Другая – бежит по потолку у меня над головой.

Мои щеки горят, словно опаленные. Закрываю лицо ладонями. Глаза отыскивают часы.

6:13.

Пламя продолжает распространяться, клонируя само себя.

6:14.

Вниз, подобно дождю, сыпется черный пепел.

6:15.

Очень много дыма, и я тяжело кашляю.

6:16.

Трещащее пламя добирается до плиты. Часы расплавляются. Меня плотно окутывает черный дым. Он такой густой, что мне больше не видны коридор и гостиная – я вообще ничего не вижу.

Выхода нет.

Тридцать девять

У меня в голове нет ни единой мысли. Один только страх. С каждым вздохом дым все сильнее обжигает легкие, я кашляю и готовлюсь умереть. Я умру здесь в одиночестве. Я кричу:

– Помогите! – Но