него мрачное выражение лица. Он напоминает мне директора Гардинера, вот только того я никогда не боялся. Вся его суровость казалась напускной, сейчас же все по-настоящему.

– После того, что ты натворил, мне следовало бы оставить тебя здесь, – говорит Калеб.

Я, отвернувшись от него, тереблю отрывающийся кусочек лоскутного одеяла.

– Но, честно говоря, я тебя понимаю.

Я поднимаю голову:

– Правда?

– Я был таким же мальчишкой, как и ты. И это вполне естественно, что тебе хотелось посмотреть в окно.

Да, вполне естественно. Я быстро киваю, но пугаюсь, что переигрываю, и оставляю это дело.

– Эти мысли мучили меня всю ночь. Я оставил это окно, ну, по сентиментальным соображениям. Занавески для него сшила моя мать, и она… Но я совершил ошибку. Ты легко отодрал доски, и подумай теперь, как легко было бы кому-то из них залезть в дом. – Он искренне обеспокоен этим. – Моя обязанность – обеспечить тебе безопасность, а я оплошал. Опять. Прости меня, Дэниэл.

– Все… о’кей.

Его лицо выражает теперь облегчение. Он двумя большими шагами пересекает комнату и обнимает меня.

– Ну ладно, – говорит он минуту спустя. – Мне нужно на работу.

И он уходит, оставив дверь в мою комнату открытой.

Какое-то время я сижу неподвижно. Не может такого быть, чтобы он не запер сейфовую дверь.

Но в конце концов моя непоседливость одерживает верх, я иду в гостиную и резко останавливаюсь.

Сейфовая дверь открыта.

Бегу в кухню, отодвигаю занавески – и вижу, что окна за ними нет. Вместо него гладкая стена, и сильно пахнет свежей штукатуркой.

Я долго смотрю туда, где должно было быть окно. Разочарование застилает мне глаза подобно повязке, и я вообще ничего не вижу.

Это ощущение не проходит несколько дней.

Оно здесь, когда Калеб на работе. Когда Калеб дома. Когда я заперт в своей комнате ночью.

Но потом бинт начинает постепенно разматываться, я снова обретаю ясность зрения и продолжаю строить новые планы. Я не могу проходить сквозь запертые двери, не могу проходить сквозь стены, поэтому мне придется драться. Чтобы у меня появился шанс на победу, я должен стать сильнее.

Опускаюсь на пол и начинаю отжиматься. «Давай, Сайе, ты добьешься своего».

Вниз-вверх, раз.

Вниз-вверх, два.

Мои руки уже дрожат, на верхней губе выступает пот. В голове звучит голос высмеивающего меня учителя физкультуры: «Ты что, девица?»

Гоню этот голос прочь и продолжаю отжиматься.

Вниз-вверх, три.

Вниз-вверх, четыре.

Я понял, что мне нужно. Я стану таким сильным, что, ударив Калеба сковородой, вырублю его на хрен.

– Вниз-вверх, пять.

Внезапно в голове у меня возникает образ Калеба, выбивающего у меня из рук лампу, словно она легче перышка, словно я пустое место.

Вниз… вверх…

Падаю.

Тяжело дыша, перекатываюсь на спину и смотрю на пятно на потолке. Что со мной не так? Я с легкостью делал сто отжиманий.

Велю себе начать сначала – я отжался всего пять с половиной раз, – но не могу заставить тело собраться. Тяжелый груз сомнений в собственных силах прижимает меня к полу, словно я занялся чем-то совершенно непривычным для себя. Я был уверен, что, когда лекарство, которым накачал меня Калеб, перестанет действовать, я смогу убежать, но, если уж на то пошло, я стал слабее. И еще одна странная вещь, касающаяся памяти. Чем чаще я прокручиваю в ней то, как двигается Калеб, когда срабатывает сигнализация, тем страшнее мне становится. Он оказывается все сильнее, быстрее, непреодолимее, непобедимее.

Бинт снова начинает медленно обматываться вокруг моих глаз.

Калеб будит меня к завтраку, но я бормочу лишь:

– Я останусь в постели.

Зачем вставать? Чтобы быть запертым здесь? Быть запертым там? Какая разница?

Когда я просыпаюсь в следующий раз, Калеб дома, а это означает, что я проспал сутки напролет. Это должно бы обеспокоить меня, но у меня нет сил волноваться.

– Можешь выйти в гостиную, – говорит Калеб.

– Все в порядке… – Прячу лицо в подушке. – Я просто хочу спать.

Тридцать шесть

– У меня есть для тебя подарок.

– А? – Я чувствую себя усталым, сбитым с толку, не понимаю, он уходит на работу или только что пришел домой.

Он кладет на кровать что-то, напоминающее старый полароид.

– Фотоаппарат? – Калеб, должно быть, совсем спятил, но никогда прежде он не был намеренно жестоким, и вот оно. – Что я буду здесь снимать?

– Это не фотоаппарат, – смеется он. – Это стереоскоп. А это – кассета. – Он вставляет белую круглую картонку в щель, а затем подносит стереоскоп к моим глазам, но я ничего не вижу. – Посмотри на свет.

Делаю, как он говорит, и ахаю от изумления.

Это небо.

– Я так и знал, что тебе понравится.

Ясное синее небо, снежные вершины вдалеке и потрясающие желто-оранжевые полевые цветы на переднем плане. И это не просто картинка, но трехмерное изображение. Все на ней кажется таким настоящим.

– Потяни рычажок в сторону, – говорит мне Калеб.

Я делаю это, и моим глазам предстает новый пейзаж. Бесконечно простирающийся луг с множеством цветов.

– О-ох.

– Я найду для тебя еще пленки. У меня их где-то целая коробка… – Его голос удаляется, а может, я просто перестаю слушать, поглощенный новыми картинами.

ГОРЫ.

ЛЕСА.

ЛУГА.

У каждого кадра закругленные черные уголки, но глубина изображения до такой степени невероятна, что создается впечатление, будто смотришь в окно.

Ложусь, ставя стереоскоп себе на лицо. Он сползает вниз, и я закрепляю его с помощью фланелевой рубашки и смотрю, смотрю…

Калеб, как и обещал, приносит мне другие кассеты, и я чувствую себя прямо-таки просветленным. Мне так хорошо, что не приходится изображать улыбку – будто приставили пистолет к голове, – как это бывает, когда фотографируют в школе.

– Это здорово, действительно здорово. Мне ужасно нравится.

Он ерошит мне волосы, и я неожиданно для себя приникаю к нему, а не отшатываюсь. Пока мы завтракаем, стереоскоп лежит у меня на коленях, и я снова привязываю его к моему лицу, когда Калеб уходит.

– Дэниэл?

Я лежу на том же самом месте, на котором лежал, когда Калеб попрощался со мной сегодняшним утром, и у меня создается впечатление, будто времени прошло всего ничего. Достаю из-под рубашки стереоскоп и сонно моргаю.

У него в руках ведерко с мороженым, и он протягивает его мне как подношение.

Беру его и снимаю крышку. Руки у меня горят, мышцы расслабляются. Здесь разное мороженое: шоколадное, миндальное и со вкусом маршмеллоу. Как любит Дэниэл.

Медленно отправляю мороженое в рот, а Калеб читает мне рассказ о пиратах. Я слушаю вполуха, наслаждаясь