но теперь проснулся и протрезвел. В голове мелькают обрывки того, что произошло. Я накричал на Калеба. Разбил телевизор. И он в ответ мог придумать что-то гораздо худшее, чем посадить меня в подвал, дабы я поразмыслил над тем, что натворил.

А подвал это пустяки.

Закрываю глаза. Открываю. Я не понимаю, каких размеров этот подвал – со шкаф или с самолетный ангар. Дрожу, обхватываю себя руками и прячу замерзшие босые ступни под себя. Воздух, должно быть, поступает сюда через вентиляционное отверстие или же через окно.

Преисполнившись надежды, встаю, вытягиваю руки вперед и иду до тех пор, пока пальцы не касаются каменной стены. Прижимаю к ней ладони, и оказывается, что она не такая холодная, как пол.

Иду по периметру. Проходит целая вечность, прежде чем я добираюсь до угла, иду тогда вдоль другой стены и останавливаюсь, почувствовав под ладонями не камень, а дерево.

Дверь.

Но я не знаю, что за ней – лестница или что-то еще.

Моя рука ложится на ручку и поворачивает ее. Заперто.

Продолжаю свой путь и скоро натыкаюсь на еще одну дверь. Она открывается, и я вхожу неведомо куда. Воздух здесь влажный, пахнет плесенью. Прохожусь руками по чему-то холодному и гладкому, ладоням становится мокро – туалет.

Гримасничая, нахожу два крана и с облегчением понимаю, что здесь есть проточная вода и мыло. Как следует вымыв руки, начинаю на ощупь исследовать это небольшое помещение, пытаясь найти что-то полезное, но ничего не нахожу и возвращаюсь обратно к стене. Почему-то я уверен, что обошел весь подвал.

Закрыв глаза, пытаюсь представить, где расположена подвальная комната, и не важно, открыты мои глаза или закрыты. В любом случае кругом – темнота.

Мне нужно сообразить, что делать, но я способен думать лишь о запахе: здесь пахнет так, будто я нахожусь в шести сотнях футов под землей, словно это – пещера, могила.

Обхожу подвал по периметру не менее трех раз; хочу узнать, а что же находится посередине. Делаю осторожный шаг: страшно идти, если не видишь, куда ступает твоя нога, – и считаю шаги. Один, два, три – спотыкаюсь о какой-то выступ в полу и машу руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но безрезультатно – и падаю. Руку от локтя до кисти пронзает боль, вдруг передо мной возникает лицо Люка – улыбка на расплывающемся лице.

Если бы Люк не навязался ко мне в машину в тот день.

Если бы Люк не настоял на том, чтобы мы заехали в ресторан.

Если бы Люк не посмеялся надо мной.

Если бы не он, я был бы дома.

Его улыбка гаснет, и я вижу свою мать – силуэт без лица. Она в хорошем ресторане, на ней красивое платье. Кто-то гладит ее по руке и говорит, как это печально, что я пропал.

– Он был таким прекрасным, – говорит моя мать.

Он был. Он был.

– Да пошла ты! – От моего крика сердце словно ударяется о ребра. Она могла нанять лучших в мире детективов, чтобы они нашли меня, но не сделала этого. Ведь если бы сделала, я сейчас был бы дома.

Снова вижу плавающую улыбку Люка. Улыбка переходит в смех.

– Твою мать! – кричу я. – Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. Я… – У меня сжимается горло. – Пожалуйста, кто-нибудь, пожалуйста, найдите меня.

Время идет. Я не представляю, долго ли нахожусь здесь. Во мне просыпается чувство голода, и оно притупляет мой гнев. Страшно, что я ничего не вижу, но еще страшнее полная тишина. Я слышу себя – свое дыхание, свои проклятия, свое сердце. Ничего другого здесь нет.

У меня начинает болеть голова. Мои глаза закрыты, но телу важно видеть – пусть даже сквозь опущенные веки. Мне нужно поспать, чтобы пропустить происходящее.

Ложусь, но пол здесь ледяной, и я поворачиваюсь на бок, только вот у меня никак не получается пристроить руку под голову. Пытаюсь прислониться к стене. Она немного теплее пола, и моей спине чуть лучше, чем остальному телу.

Меня бьет дрожь.

Прижимаю колени к груди, дрожь не утихает. Я чувствую себя изможденным и в то же самое время странно взвинченным. Вспоминаю, как читал где-то, что, если тебе тепло, ты расслаблен и чувствуешь себя в безопасности, а если тебе холодно, тебя накрывает тревога, потому что тело не способно понять, от чего ты дрожишь – от холода или от страха.

И вдруг я слышу какой-то звук – вроде кто-то где-то скребется.

Похоже на змею.

Сажусь прямо. Здесь вполне могут быть змеи. Они любят темные места. Думаю о созданиях, способных жить в темноте. Летучие мыши, насекомые, крысы. Сердце бьется все сильнее. Здесь можно обнаружить кого угодно.

Нет. Здесь нет змей. Здесь только я. И я не боюсь темноты.

Я не боюсь темноты.

Я не боюсь темноты.

Я не боюсь темноты.

Я хочу в кровать. Хочу в мою кровать в моей комнате, где температура воздуха всегда идеальна. Я вижу эту комнату. Жалюзи открыты, там светло. Киноэкран, телескоп, модель самолета – нет, не верно. Это самолет Дэниэла, а не мой.

Снова окидываю мысленным взором свою комнату. Кровать, киноэкран, синяя утка.

Нет.

Начинаю сначала, но то и дело вижу вещи Дэниэла, они ведут себя как демоны, как захватчики, и чем усерднее я стараюсь не думать о них, тем быстрее две наши комнаты сливаются в одну.

* * *

Я опять слышу какой-то звук.

Который издаю не я.

Змеи – скорпионы – монстры – свет.

Дверь на лестницу открыта.

C облегчением встаю. Опять какой-то шум, шаги, и, кажется, что-то упало на пол.

– Папа?

Нет ответа.

Скрип закрывающейся двери, и я снова оказываюсь в темноте.

– Папа, подожди! – кричу я и ползу туда, откуда шел свет.

Натыкаюсь на что-то. Это бумажный магазинный пакет. Сунув в него руку, нащупываю бутылку с водой. Здесь еще два пакета с маленькими картонными коробочками. Открываю одну. Печенье. Еще одна коробка. Крекеры.

Этой еды мне хватит на несколько дней.

Перестаю плакать, но нос у меня забит, и потому запаха еды я почти не чувствую. Беру из коробки сырные крекеры, но в темноте трудно отправлять их точно в рот.

Делаю глоток яблочного сока, продолжаю есть, хотя голода больше не испытываю, просто это успокаивает меня. Помню, я читал и об этом: еда успокаивает не хуже, чем тепло.

Приканчиваю крекеры, запиваю их соком и слышу, как он плещется у меня в животе.

Я знаю выражение «стучать зубами», но всегда считал, что это