отрезвление), это и странное подобие чехлов мебели на сцене, как признак переезда, временного жилища, и как жизни, укутанной в чехол.

Далее. Гинкас услышал, расслышал, более чем столетнее пророчество Ибсена о мире, который с тех пор значительно «помолодел». Это «помолодел» имеет множество смыслов, главный из которых, старость отодвинута в невиданную ранее даль, моложавые старцы упиваются своей моложавостью, с другой стороны юность придвинута к опасной черте, а здесь, в отличие от «моложавой старости», пусть уродливой, но не опасной, расстояние взрывное, поскольку «подростковая юность» ополчается на предустановленность не только самой жизни, но и самой природы.

Расслышано не только предостережение Ибсена «юность это возмездие», но и возмездие современной распятой юности, ставшей возмездием самой себе и всему миру. Юность эта не приучена ждать, она хочет всё, немедленно, «здесь и сейчас», а нам остаётся только услышать космический крик ребёнка в утробе матери, который так никогда и не родится.

Гинкас поставил спектакль о крахе самой идеи сверхчеловека – какой бы красивой не казалась эта идея, и какой бы отвратительной не была жизнь.

Может быть, недостатки подобной концепции (а я могу судить только о концепции, а не о спектакле) продолжение её достоинств, её принципа «с точностью наоборот». Своей Геддой Габлер (и своими словами) Гинкас сказал очень много, но зачем-то решил, что этого недостаточно, нужны «педали», чтобы не осталась недосказанность. Я имею в виду, что спектакль Камы Гинкаса начинается с видеоряда: на большом экране всё разнообразие биологических видов (от кораллов до приматов и человека) показано в моменты совокупления и воспроизводства. По-видимому, чтобы мы испытали ужас от подобной природной предустановленности жизни, против которой и восстаёт Гедда Габлер.

…спектакль Тимофея Кулябина

В другом Российском спектакле (театр «Красный факел», режиссёр Тимофей Кулябин[302], 2012 год), о котором уже говорилось, у Гедды Габлер татуировка в виде оружия. Иронический парафраз «чеховского оружия»[303] (как выяснится далее «ибсеновского оружия»), которое, если висит на стене, рано или поздно обязательно выстрелит.

…как и спектакль Камы Гинкаса, спектакль в театре «Красный факел», не смотрел, вынужден ограничиться отрывками, которые удалось посмотреть в Интернете, плюс высказываниями о спектакле…

Гедда Габлер в театре «Красный факел» вызывающе молода, вызывающе экстравагантна, вызывающе дикая и дерзкая, вызывающая нонконформистка, вызывающе откровенный клоун, если говорить языком Феллини, или вызывающе откровенный фрик, если воспользоваться психологической терминологией, часто сегодня используемой[304].

Будучи подростком, клоуном, фриком, со зловещей татуировкой в виде оружия, Гедда Габлер будет баловаться этим оружием, провоцировать окружающих, целиться в каждого из них, но в результате выстрелит не только в себя, но и разнесёт на кусочки окружающий её «нормальный» мир. Не случайно, авторы спектакля вспоминают синдром Аспергера[305], когда человек теряет умение жить и связи со своим окружением.

…заметим, что многие «синдромы» сначала описывались как безусловная клиника, потом их обнаруживали во многих людях, в различных поступках человека, и переставали считать болезнью…

Дело совсем не в том, что Гедда Габлер в этом спектакле ищет правду, что наделена «горячкой честности», она абсолютно беспощадна в своей «горячке честности», её слова как плевки в мире, в котором люди подобны заезженным пластинкам.

Спектакль задуман и поставлен как откровенная провокация по отношению к зрителю, который придёт в театр из размеренной жизни, похожей на сериал.

…основоположник «новой драмы»

Пьесу «Гедда Габлер» Ибсен написал в 1890 году, когда ему было 62 года. Через 8 лет, когда отмечалось семидесятилетие Ибсена, он уже был всемирно известным писателем. Умер Ибсен в возрасте 78 лет, в 1906 году.

Ибсен родился в XIX веке, умер уже в XX веке, и это не просто цифры, не просто хронология. Предчувствие, предмыслие рубежа веков делает «Гедду Габлер» (в какой-то мере, всё творчество Ибсена) пьесой почти пророческой.

Генрика Ибсена считают основоположником «новой драмы» наряду с Августом Стриндбергом[306], Герхартом Гауптманом[307], Бернардом Шоу[308], Антоном Чеховым[309], Морисом Метерлинком[310].

Обратим внимание, что все они, как и Ибсен, родились в XIX веке, умерли в XX веке. Это не просто случайная хронология, это хронотоп или, точнее историохронотопос[311] их жизни. Они не просто жили во времени, подобно обычному (обыденному, среднему) человеку, практически полностью растворённому в хронологическом времени. Они сами создавали время культуры и время литературы.

Они не просто запечатлевали своё время, они ваяли это время.

Пишут, что «новая драма» возникла в атмосфере культа науки, вызванного развитием естествознания, философии и психологии. Готов поверить, влияние науки исключить невозможно, как невозможно исключить влияние других культурных феноменов, включая историю, политику, социальную жизнь, и пр., пр. Но, имеет значение и другое, одно дело середина века, другое его завершение. Из XXI века не трудно заметить, что последние годы XIX века, закат века, это преддверие, предощущение XX века. Конечно, речь идёт о самых прозорливых людях, наделённых пророческим даром. Но именно они позволяют нам смотреть из 1890 года, когда была написана «Гедда Габлер», не только назад, к тому, из чего пьеса проросла, но и на 10, на 100 лет вперёд, чтобы «Гедда Габлер» раскрылась как само это преддверие, предощущение будущего времени.

…наука на рубеже веков

Если говорить о культе науки, то он, несомненно, сказался на возникновении «новой драмы», которая любила «думать», «думанье» считала для себя обязательным.

Сама наука, прежде всего физика, взорвалась на рубеже веков принципиально новыми идеями. Достаточно сказать, что «постоянная Планка»[312], основная константа квантовой физики, была открыта в 1900 году, буквально на рубеже столетий. Новизна (на грани безумия) квантовой физики была настолько неожиданной, что шокировала даже самих физиков. Они не могли поверить в то, о чём бесстрастно свидетельствовали их приборы и их формулы. Даже великий Эйнштейн[313], основатель новой физики,

…в равной мере можно сказать, основатель новой науки и, шире, нового взгляда на мир…

до конца не верил своим формулам. Он был уверен, Бог не может играть с человеком в прятки, в скором времени будут открыты новые «теории», всё встанет на свои места и, субатомная частица придёт в согласие с формулами и показаниями приборов.

Мы продолжаем жить в пространстве не только теорий Эйнштейна, прежде всего, теории относительности, но и постоянных сомнений Эйнштейна. Нам трудно примириться с различными «относительностями», «вероятностями», «неопределённостями»[314], хочется, чтобы мир был устойчивым и постоянным, предсказуемым и прозрачным. Хочется думать, что именно таким его придумал и осуществил Господь Бог, а остальное от лукавого.

Тогда, в 1890 году мир таким и казался, устойчивым и