Вообразите, Гамсуну 90 лет, он практически глухой, у него серьёзные проблемы со зрением. Его судили, признали изменником Родины, теперь против него не только Норвегия, весь цивилизованный мир. Он попеременно живёт то в доме престарелых, то в психлечебнице, возмущается, почему его поместили в психлечебницу, у него нет проблем с психикой, если он преступник, то назовите его преступником, если понадобится, он готов вновь предстать перед судом, а в психолечебнице ему нечего делать.

Так вот этот девяностолетний старик гуляет по близлежащему лесу, смотрит, насколько может, на деревья и птиц, и пишет свою последнюю книгу.

«Господи, благослови всё, что не есть привычная речь человеческая, которая нам внятна. Молчание тоже благословенно у Господа.

Зачем я помню всё это? Мне эти воспоминания ни к чему, в них нет никакой особой премудрости. Они приходят ко мне просто потому, что внутри у меня клокочет радость бытия. Инстинкт памяти – вот как, наверное, это можно назвать. Во мне оживают картины».

Меня не столько поражает умиротворённость этой книги, сколько эта «клокочущая радость бытия». И это в 90 лет, и в его положении, когда воспоминания должны быть оглушительными и разрушительными.

Потом он будет бороться за то, чтобы издали эту книгу при его жизни. Издатель, его многолетний друг, война развела их по разные стороны баррикад примирение больше невозможно, но он, издатель, сумел «наступить на горло собственной песни», согласился издать книгу, не дожидаясь смерти писателя.

Но возникают новые препятствия. Психиатр Габриэль Лангфельдт[342], признанный в стране человек, нельзя о нём писать в таком тоне, эти страницы необходимо сократить, считает издатель. Гамсун не соглашается с ним, это произошло с ним, а не с кем-то другим, его «лечил» этот «признанный» психиатр, он имеет право о нём судить, и он не даст сократить ни одной строчки. Книга, в конце концов, вышла без купюр, а Гамсун позволил себе окончательно порвать со своим издателем, на прощание, сказав ему обидные и совершенно несправедливые слова.

«Старый великан» – назвал его один из авторов. Точнее не скажешь: старый, глухой и слепой великан, тяжёлой поступью идёт через лес, не обращая внимания на кустарник, который попадается под ногами.

Метафорой можно назвать не только «старого великана, но и «лес» и «кустарник».

…Гамсун и знаменитый психиатр

Несколько слов о психиатре Габриэле Лангфельдте. Сужу о нём по книге самого Гамсуна «На заросших тропинках» и по фильму «Гамсун».

Гамсун пишет о нём:

«он так уверен в своих знаниях. Но это не то же самое, что постичь старинную мудрость: знание не истинно. По своему характеру, по сути своей г-н Лангфельдт парит над вершиной, щеголяя своей неопровержимостью, и молчаливо уходит от ответа на возражения, упиваясь чувством своего превосходства, которое выглядит, кстати, наигранным»;

«нужно вернуться к некоторым вопросам профессора Лангфельдта: доводилось ли мне ощущать нечто странное, то, что называют сверхъестественным? А я, простая душа принялся воссоздавать детали очень глубокого и тонкого детского переживания, но мне рассказ не удался, тем паче, что это и вовсе оказался напрасный труд: он всё равно ничего не понял. «Так вы ничего не слышали?» – спросил он. Я не ответил. Не удосужился»;

«я бы пожелал бы психиатру научиться улыбаться. Улыбаться, при случае, и над самим собой»;

«профессору Лангфельдту самому прекрасно известно, что ему не годится вмешиваться в чужую семейную жизнь и копаться в её интимных подробностях. Он чересчур жесток и прямолинеен, его голова забита заученными схемами, и эти схемы разложены по полочкам, классифицированы – в жизни и в науке».

Этот психиатр не понял, что перед ним «великан», поверженный, но не сломленный, и, поскольку не сломленный, психически здоровее самого психиатра. Уверенный в своей непогрешимости, психиатр позволил себе больше чем бесцеремонность, душевную чёрствость.

Наверно решил: такой пациент, такая возможность показать себя всей Норвегии, всему миру. Обманом выведал у жены писателя «семейные тайны», якобы необходимые для лечения, обещал конфиденциальность, а потом позволил себе разгласить их. Когда «великан» узнал об этом, он пришёл в ярость, и попросту выгнал жену из дома.

Пишу об этом Габриэле Лангфельдте, а из головы не выходят Сабина Шпильрейн и Карл-Густав Юнг. Не могу не задуматься, где та черта, за которой психиатры и психоаналитики перестают быть врачами и превращаются в шаманов или лжепророков. И как бы повёл себя такой Габриэль Лангфельдт, если бы родные привели к нему Сабину Шпильрейн или ту же Гедду Габлер.

…Кнут Гамсун и Адольф Гитлер

Теперь начинаю понимать, что и сам Адольф Гитлер[343] собирался разговаривать с Кнутом Гамсуном как всесильный «психиатр» с претензией на то, что «вылечит» всё человечество. А старый писатель (ему в это время 84 года), пусть знаменитый, но всего-навсего писатель, причём из страны, которая должна раствориться в Германии, не хочет понимать, какой милости удостоен, не захотел даже снять любимые галоши, и, будучи в галошах, осмеливается даже выдвигать свои требования. Фюрер не мог не прийти в ярость и попросту прервал встречу. А этот старый писатель, напишет в своё время сочувственный некролог по случаю смерти Гитлера, а позже признается сыну: «…из чистого рыцарства, сынок, из чистого рыцарства».

…пишу эти строки (январь, 2015), когда во всём мире отмечают печальную дату: 60 лет освобождения Освенцима. И, как и все нормальные люди, вновь и вновь задаю себе вопрос, «как такое могло случиться в Европе?», «как такое могло случиться в Германии?». Во время суда Гамсуну показывали страшные кадры массовых убийств, спрашивали, как он к этому относится, он признавался, всего этого не знал, но каяться не собирался. Меня страшно коробит отношение великого писателя к нацистскому режиму, но не могу не восхищаться величием этого глухого и слепого старца.

Невольно вспоминаю его слова:

«право жить есть такой щедрый, такой незаслуженный дар, что он с лихвой окупает все горести жизни, все до единой…».

При этом понимаю, это не обо мне, нет во мне такой силы духа, мои «горести жизни» не окупают моё «право жить», во мне, увы, не клокочет радость бытия, но ничего мне не мешает восхищаться теми людьми, которые способны так воспринимать такой щедрый дар жизни…

…Гамсун о «бессознательном»

Гамсун был одним из самых эпатажных писателей своего времени. Долгое время он ездил по Норвегии с лекциями о том, какой должна быть современная литература. «Вам пора уходить!» – говорил он прямо в лицо самым известным норвежским писателям Ибсену и Бьёрнсону[344], которые сидели в первых рядах на его выступлениях.

Как