Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этом не будем больше останавливаться, об этом сказано достаточно в опусе о Сабине Шпильрейн[331] и будет сказано несколько позже в опусе о фильме «С широко закрытыми глазами».
…начало борьбы за права женщин
В 1792 году, то есть примерно за сто лет до «Гедды Габлер», британская писательница и философ Мэри Уоллстонкрафт[332], написала свою знаменитую работу «Защита прав женщины», с которой берёт начало современный феминизм.
До подлинного женского равноправия ещё было далеко, голос Мэри Уоллстонкрафт вряд ли можно было услышать не только в XVIII, но и почти на всём протяжении XIX века, но вновь повторим слова известного политика, «процесс пошёл», пусть, пока, его никто не заметил.
В 1869 году, английский либеральный философ Джон Стюарт Милль[333], вместе со своей женой Гариетт Тейлор[334], феминисткой по своим убеждениям, опубликовал работу «Освобождение женщины» (1851 г.).
«Едва ли нужно говорить, что те люди, которые утверждают, что мужчина должен повелевать, а женщина – повиноваться, что мужчина способен управлять страной, а женщина не способна – находятся в положении истцов, обязанных представить веские доказательства в пользу своей теории или покориться её опровержению» – писали они, и доказывали, что таких «веских доказательств» представить никому не удаётся.
Особенно доставалось в этой работе браку, как оплоту деспотизма, поскольку законодательно утверждалось, что в браке женщина должна подчиняться мужчине.
По мнению Дж. С. Милля «женская природа» – искусственно созданный культурный феномен и апелляция к природе не имеет под собой никаких оснований.
… почти через 30 лет (26 мая 1898 года), в речи, произнесённой в «Союзе для защиты дела женщины», Ибсен признается, что ему непонятно, что это такое – «дело женщины». Дело женщины есть дело человека…
В 1876 году Дж. С. Милль выступил в английском парламенте с первой в истории официальной речью в поддержку женского избирательного права. После провала поправки о предоставлении гражданкам страны права голоса, тысячи англичанок примкнули к феминистскому движению.
Можем ли мы сказать, что антитеза мыслей о женщине Ницше и Шопенгауэра (и многих других) с одной стороны, развитие мыслей Милля и Тейлор (и многих других) с другой стороны, содержится как предчувствие, предмыслие в творчестве Ибсена, в частности, в пьесе «Гедда Габлер». Несомненно, пусть только как мы уже говорили, как предмыслие и предчувствие. Именно поэтому к пьесе столь часто обращались в XX веке, продолжают обращаться уже в веке XXI.
…новые времена, новые нравы: буржуа
Наука, философия, психология, политика, история, всё это, как в воронку, всосала в себя «Гедда Габлер», а на поверхности осталась печальная и озорная женщина, которая не может вместиться в окружающий её мир.
Но было ещё одно явление, которое создал мощный исторический катаклизм предыдущего века, который определил и социальную природу Гедды Габлер, и, одновременно, её мятеж. Речь идёт о буржуазии, о буржуа. Соответственно о буржуазном браке. Добавим, и о «мещанской интимности», о которой говорилось выше.
Если признать, что с XVIII века начинается современная Европа, современный западный мир, если признать, что наиболее значимые события XVIII века, которые и создали современную Европу, это Великая французская революция, Просвещение, промышленная революция, то движущим нервом всех этих великих исторических явлений оказалась буржуазия.
Когда Великая французская революция выдвинула «безумный» для своего времени лозунг «Свобода. Равенство. Братство», то он, прежде всего, стал вызовом «буржуа против аристократов».
«Особым предкам», «особому предназначению», «голубой крови» было противопоставлено равенство возможностей, открытая состязательность «здесь и сейчас», которую исторически выиграла буржуазия.
Когда промышленная революция стала стремительно развивать товарное производство, которое было невозможно без столь же стремительно развивающегося финансового сектора, выяснилось это призвание буржуазии.
Когда Просвещение создало культ знаний, когда социальная конкуренция через знание отодвинула любые аристократические привилегии, выяснилось, что и это призвание буржуазии.
Если «буржуа» рассматривать как основной дискурс этого времени (весь XIX век), то это и энергия, и меркантильность, и успех, и неразборчивость в средствах для достижения успеха, и вера в знания, и убеждённость, что знания должны трансформироваться в деньги, иначе, зачем они нужны.
«Буржуа и деньги» стали почти синонимами. Какая-то ступень человеческой окультуренности
…изящество, изысканность, порой на грани маньеризма, наследие аристократической культуры…
безвозвратно ушла в прошлое, началось и постепенно изменило облик человека и цивилизации, что-то новое, мощное, сильное, на грани вульгарности и беззастенчивости вошло (стало входить) в жизнь.
Кажется, Т. Карлейль[335] сказал, что «Великая английская и Великая французская революции были совершены революционерами-мещанами». Можно соглашаться или не соглашаться с этими словами, но отмахнуться от них невозможно. Особенно на закате XIX века, не говоря уже о XX веке.
…костюм на рубеже веков
Смену эпох лучше всего проиллюстрировать на смене моды, одного из самых чутких барометров общественных изменений Нового времени.
Аристократический костюм был приспособлен к паркету и к салону, он предназначался для того, чтобы в нём позировать, демонстрировать себя. Такой костюм исключал спешку, внезапные, резкие движения.
Чуть утрируя можно сказать, что предназначен он был для безделья, для того, чтобы в нём фланировать[336], позволять себе фривольности[337]. Заметим, не случайно мы обратились к словам французского происхождения, аристократическая мода, прежде всего, была французской.
Буржуазный костюм, напротив, не должен был мешать стремительному и энергичному движению. Прямая линия заменила округлые линии, строгий цвет – пёстрые цвета. Костюм должен был подчёркивать подтянутость, мобильность, он придуман был не для безделья, а для делового успеха. Не удивительно, что законодателем буржуазной моды, стала, прежде всего, Англия.
Если во времена аристократии, не аристократам по происхождению, под страхом сурового наказания, запрещалось одевать аристократический костюм (?!), то в эпоху буржуазии запреты были отменены, каждый мог одеваться так, как ему нравиться. Но вступили в жизнь новые ограничения, деньги, и этим многое, если не всё, сказано.
… семья и брак на рубеже веков: брак «для дела»
Соответственно костюму (причина и следствие могут меняться местами) менялась и философия семьи и брака.
Если позволить себе весёлый, радужный, чуть ироничный взгляд, аристократический брак даже может вызвать восхищение. Разве не прекрасно, если не разделяешь с женщиной быт, если женщина никогда не является в неглиже, если мужчина всегда является перед женой, будто только что из салона мод, если манеры (манеры, манеры) ограждают от любых вульгарностей, и т. д., и т. п.
Конечно, это, скорее, наши фантазии, чем реальность, но