Дверь собственной комнаты Акулина Альфредовна открывала дрожащими руками – волнение нарастало, тело покалывали иголочки нетерпения и страсти.

– Очень хорошо, что Виолетта ушла, – пробормотала Акулина Альфредовна, распахивая шкаф. – Хватит мне жить для других, теперь поживу для себя…

Она поднялась на цыпочки, дотянулась до верхней полки, просунула руку под стопку идеально ровно сложенной одежды и сразу наткнулась на то, что искала, – хрустящий пакет, в котором лежало бесстыдное барахло. Именно так она сама назвала коротенькую розовую, украшенную черными кружевами ночную рубашку – подарок Евдокии Дмитриевны на Восьмое марта. Выкинуть рука не поднялась, а носить… но это кем надо быть, чтобы напялить на себя такое?

Теперь Акулина Альфредовна знала ответ на этот вопрос: надо быть одержимо влюбленной женщиной, желающей произвести должный эффект на мужчину…

– Сегодня ночью…. – торжественно сказала она, прикладывая к себе прозрачное «бесстыдство».

* * *

День для Феликса пролетел незаметно. Натягивая пижаму, он тяжело вздыхал, поглядывая на часы.

Его положение в доме пошатнулось, и интуиция подсказывала: после Нового года ему укажут на дверь. Может быть, не сразу и наверняка тактично, но укажут. Вроде бы ничего особенного и не произошло: отношений с Виолеттой у него все равно никаких не было, но статус все же поменялся. Из выжидающего без пяти минут жениха он превратился в брошенного неудачника. Поэтому подсознательно хотелось оттянуть наступление Нового года – пусть дни тянутся медленно, а страх оказаться на улице так и останется пустым страхом.

Взбив подушку, Феликс лег, закрыл глаза и практически сразу уснул. Но сон навалился не глубокий, а беспокойный и прерывистый. То ему хотелось поджать ноги, то натянуть одеяло на голову, то перевернуться на другой бок, то вообще раскрыться. Ерзая, он издавал редкие звуки, которые можно было оценить как храп, помноженный на поросячий визг.

– Уи-уи, хррр, хррр, уи-уи, хррр, хррр…

Пятнадцатый заход «соловьиных трелей», случившийся около двенадцати ночи, не остался безответным. Дверь приоткрылась, и раздался тихий, но четкий голос Акулины Альфредовны:

– Друг мой, вы уже спите?

Друг спал.

Дверь скрипнула, а затем бесшумно захлопнулась – Акулина Альфредовна шла к кровати верного астролога, от всей души желая сделать его бесконечно счастливым. Ну, и себя заодно тоже.

Скинув халат, она осторожно положила его на кресло и на некоторое время замерла.

Флиртовать и кокетничать Акулина Альфредовна не умела и никогда в этом не нуждалась. Сейчас же она планировала не только разбросать во все стороны флюиды страсти, но собиралась выдать еще и порцию завораживающей пластики (этот момент ей казался необходимым). Вспомнив многочисленные фотографии падших женщин, которыми еще совсем недавно была нашпигована ее комната, она распрямила плечи, выставила правое бедро в сторону и взбила волосы.

– Друг мой, просыпайтесь… пришло наше время!

Фома Юрьевич Пастухов ответил протяжным: «Уи-уи, хррр, хррр, уи-уи», – почмокал губами, недовольно сморщил нос и открыл глаза – комната утопала в полумраке, луна заглядывала в окно, оставляя тусклый свет на подоконнике и на полу.

В тощей фигуре, облаченной в нечто короткое, заляпанное темными пятнами, Фома Юрьевич не сразу разглядел Акулину Альфредовну. «Ежиков, Ежиков, – запульсировал мозг, распространяя тревожные импульсы по всему телу, – он опять пришел, и ему опять нужны желточки…»

– Не отдам, – тихо прохрипел Феликс, но Акулина Альфредовна его слов не разобрала.

– Друг мой, – завела она свою шарманку, – наконец-то вы проснулись…

Она подошла ближе и для порядка вильнула бедрами сначала в одну сторону, потом в другую. Миражи Пастухова покинули, и он наконец-то смог понять, кто именно перед ним стоит – уже немолодая мать Виолетты в коротком розовом одеянии, густо украшенном черными кружевами, смотрела на него так, как сирена смотрит на проплывающий мимо корабль.

Феликс остро нуждался в нескольких минутах, которые должны были дать ему возможность прийти в себя. Он захлопнул глаза и громко захрапел, показывая всем своим видом, что сейчас он очень далеко отсюда – он там, где показывают полнометражные цветные сны.

– Хррр, хррр, хррр…

Акулина Альфредовна растерялась, но только лишь на секунду – она зрелая женщина, и она понимает, что он – ранимый и слабый мужчина, и она будет мудрее. Конечно же, Феликс стесняется, конечно же, он боится, и, конечно же, она поможет ему преодолеть ложную скромность ради их совместного счастья.

«Что здесь делает эта калоша? – думал Феликс, продолжая старательно храпеть. – Почему она так одета? Не думает же она… или думает?» Он приоткрыл один глаз и издал стон отчаяния – Акулина Альфредовна подошла к кровати вплотную, и ее острые коленки непонятно отчего раскачивались вправо и влево. Большего Феликс увидеть не смог – обливаясь холодным потом, он закрыл глаз и принялся витиевато молиться.

Акулина Альфредовна танцевала, вернее, она думала, что танцует, на самом же деле она просто содрогалась, колыхая подолом ночнушки. Стон Феликса она восприняла как призыв и, не дожидаясь второго приглашения, смело юркнула под одеяло.

Феликс заплакал – жалобно и протяжно. Он мечтал о юной Виолетте, а получил ее мать, Акулину Альфредовну! Разве это равноценная подмена? Где же справедливость?!

– Душа моя, все у нас сейчас получится, – донеслись до него слова, и на его дряблый живот упало нечто сухое и жесткое.

Скосив глаза вниз, Фома Юрьевич увидел тощую руку своей гостьи, которая явно чувствовала себя уверенно на его уже дрожащем теле… Большего он пережить не мог. Громко всхлипнув, Феликс подскочил, схватил подушку, одеяло и истребителем вылетел из комнаты. Шлепая босыми ногами по полу, он мотал головой, отгоняя от себя то образ Ежикова, то образ Акулины Альфредовны.

Забившись в угол под лестницей, он около двух часов прислушивался к скрипам и шорохам в доме, надеясь, что одержимая сирена в розовой ночной рубашке не явится за ним и не потребует выполнения… супружеских обязанностей. Очнувшись от сна в пять утра, он перебежками добрался до своей комнаты, всхлипнул, помолился и только после этого осторожно открыл дверь.

Кровать была пуста.

Этого не может быть!

– Зацепки на кофте Ирмы не обнаружено, – отчиталась Дашенька, – другой одежды бордового цвета я у нее не нашла. Вчера целый день ждала, когда же она уедет куда-нибудь, а она, как назло, сидит в своей комнате и сидит.

– Интересно, а она где-нибудь работает? – нахмурился Тихон.

– Вроде нет.

– Откуда же она берет деньги на жизнь?

– Ну… Я вот учусь, а ты меня содержишь, может быть, и у нее родители – тоже известные…