Шумел тревогой ручей, клонилось к закату единственное для всего живого солнце, без устали сновали челноки-официанты, в динамиках сплеталась ажурная паутина восточной мелодии.

— А насчет Мехрибан — все просто, — сказал Макки. — Ты мой друг, я тебя уважаю, я хочу, чтоб проблема разрешилась мирно, без боли для тебя… Мы не будем сообщать послу, вашим спецслужбам о том, что происходит между девушкой и тобой. Мы примем свои меры. Ты меня слышишь, Искандер?

Ах, вот оно как! Сашу полоснуло по сердцу. «Вот и все, — завертелось у него в голове. — Вшивый перс. Называет другом, но ставит раком и уже расстегивает ширинку. Все кончилось. Все кончилось? Если бы. Все только начинается. Все самое интересное. Стыд. Шантаж. Изгнание. Позор. И кара, кара, кара… Мне поделом, я заслужил, но Мехрибан совершенно не виновата! Невозможно допустить, чтоб этот скот тронул ее хоть пальцем…»

— Ты окажешь нам всего две услуги, — как сквозь вату, слышал он Аббаса. — Мое руководство гарантирует тебе возможность спокойно доработать весь срок и без осложнений вернуться в Москву. Ты меня слышишь, Искандер? Ради аллаха и нашей дружбы, я не хочу, чтоб ты попал в руки наших костоломов. Слышишь?

Он его слышал.

В его организме автоматом запустилось наработанное с детства приспособление. То, что помогало, когда выгоняли из школы, когда приходилось стоять перед строем, перед директрисой, родителями, дедом, Волковым, даже перед Светкой.

Молчать. Не видеть, не реагировать, не возражать, не отвечать. Впасть в безразличие. Молчать обесточенно и тупо. Пока из обвинителей или обидчиков не выйдет первый обжигающий пар, пока не подсядут батареи ярости и гнева. Раньше помогало. Поможет ли в этот раз?

— Эй, очнись!.. — Аббас тряс его за плечо. — Что с тобой, друг? Тебе плохо?

— Мне хорошо, — отрешенно сказал Саша. — Очень.

— Ты слышал, что я тебе говорил? Ты все понял, Искандер?

— Я подумаю, — сказал Саша.

«Я подумаю», — было его вторым надежным приспособлением, много раз помогавшим по жизни. «Никогда не торопись сразу соглашаться или мгновенно отказывать, — учил его дед. — Скажи: я подумаю, и возьми паузу. В человеке нет ничего глупее эмоций. Пауза дает возможность избавиться от эмоций и спокойно включить мозги. Я следователям, сталинским псам, так отвечал — помогало».

Аббас вез его домой и весь путь убеждал в преимуществах своего предложения. Саша молчал. Спросил лишь однажды: «Как ты узнал обо мне и Мехрибан?» Аббас усмехнулся и ничего не ответил, что означало, что Саша наивен и глуп. Вероятно, так и было. «Подловили, подглядели, подслушали, — подумал он про себя. Или… а вдруг?» Нелепое предположение влетело ему в голову, но было тотчас отброшено. «Не могла же она сама? Нет, конечно, нет. Бедная Мехрибан. Что они с ней сделают?»

Макки остановился неподалеку от дома. Движок не заглушил.

— Помни, Искандер, я твой друг…

— Не трогай Мехрибан. Она ни при чем.

— Всего две твои услуги — ты свободен, и она ни при чем. Я согласен.

— Я подумаю.

— У тебя есть сорок восемь часов. И мой телефон. Друг, два дня тебе даются на тихое, глубокое размышление. И предупреждаем: никаких активных акций, Искандер! Хуб?

Протянутую руку Саша не пожал.

Поднялся к себе.

Захлопнул дверь, скинул, как придется, пиджак, прошел в ванную, пустил воду из крана и… тут его достало. Мерзкая неуправляемая дрожь пробила до кончиков пальцев. Прекрасная жизнь разом свернулась, как испортившееся молоко, и свелась к одному элементарному вопросу: «Что делать?»

Виски и снова пошедшие в ход сигареты. Жадные глотки, затяжки и наступившая темнота немного успокоили, но помогли не очень.

Словно навязчивая местная реклама пепси, лезли в мозг два теоретически возможных выхода, но оба ни черта не годились. Самое беспомощное и подлое заключалось в том, что он ничем не мог помочь Мехрибан. Принять предложение Макки отпадало для Саши категорически и сразу. Предателей и сук он, как и дед, ненавидел люто и никаких оправданий для них не принимал. «Предателей — стрелять», — повторял он вслед за дедом, оба радовались, когда в Москве покончили с Пеньковским, даже выпили по этому поводу хорошей экспортной водки. Второй выход представлялся более предпочтительным, но и он, конечно, вел к беде. Требовалось немногое: поклониться Костромину упасть ему в кривые ноги, все в ярких красках поведать и попросить защиты. «Но подумай, к кому, в какие ноги ты будешь падать? — спросил себя Саша. — Или ты сын интеллигентных родителей, или ты обыкновенный советский жлоб, которому все равно, у кого просить защиты? И потом, что ты, блин, косноязычный златоуст, поведаешь резиденту? Что в офисе и дома ласкаешь Мехрибан, что любишь ее и потому попал в лапы иранской контрразведки? Что пытаешься спасти не только свою шкуру, но и жизнь чужой для всех, кроме тебя, персиянки?» Саша представил на мгновение кислое выражение костроминского лица, и ему стало противно.

«Есть, правда, еще один, третий выход, — вспомнил он. — Простой и честный. Путь героев и сильных натур». Пистолета у Саши не было, яда и газовой конфорки — тоже. Он представил себя висящим в петле, с синим, клоунским, вывалившимся языком, раскачивающимися ногами и поморщился от отвращения к собственному виду. «Нет, Сташевский, забудь, это не для тебя, — подумал он. — Не сможешь, кишка тонка. Слишком ценишь свое благополучие, вернее, свою единственную, любимую, бесценную жизнь. Жалкую свою жизнь. К тому же, смывшись, как из кино, из жизни, ты ничем не поможешь Мехрибан — значит, путь героев для тебя закрыт».

«Дедуля, где ты? — воззвал он в темное пространство перед собой. — Как поступил бы ты, дед, на моем месте? Знаю, ты бы на нем никогда не оказался, но если бы оказался, как?»

Но не было деда, и никакого ответа он не услышал. Никого не было рядом, поделиться было не с кем. Разве что с чувачком Кузьминым? Этот подскажет, посочувствует, а еще, чтобы долго не мучился, бросит на шею спасательный камень.

Он добил бутылку и, опустив стакан на полированную крышку казенного стола, окончательно понял, что осталось для него только одно — консул Костромин.

Он гэбэшник, замес его понятен, но, кажется, у него добрые глаза. Парадокс: гэбэшник с добрыми глазами. Как у учителя. Такие глаза поймут и простят. Не простят — пусть накажут. Но не сильно, не до самого бездыханного конца. А Мехрибан? Сможет ли, захочет ли учитель ей помочь? На этот вопрос ответа не было.

Наверху у Кизюна снова гуляли. Шаркали ногами и смеялись. «Дас ист фантастиш», — вспомнил Саша и подумал о том, что Кизюн редкий везунок. Смотрит порно и чувствует себя хорошо. А тут…

Он пребывал в темноте и прострации до тех пор, пока за спиной, на тумбочке не зазвонил телефон. Кто бы это? Аббас? Кузьмин? Кизюн? Может, Мехрибан? Нет, Мехрибан звонить не будет, он может сам ей позвонить, но зачем? — персы наверняка установили прослушку Все остальные ему неинтересны. Он не будет брать трубку. Его нет. Он умер. Он уже еле дышит. Дайте ему спокойно дожить последний вечер.