class="p1">– Достаточно циничное сравнение, – резонно заметил Морозов и удивленно изогнул бровь.

– Правдивое, – парировал Зиссерман, но решил не развивать эту тему. – Мать Сони была слабой женщиной. Часто болела, поэтому быстро утратила в глазах отца былую привлекательность. Роман моих родителей ни много ни мало длился десять лет. Я родился, когда Соне исполнилось три года – дни рождения в один день, какая ирония! – и был официально усыновлен, когда умерла ее мать. – Он посмотрел на Морозова исподлобья и вкрадчиво произнес: – Ей тогда было десять.

– Значит, вы сводные брат и сестра? – задал Морозов очевидный вопрос. Больше для протокола, чем из необходимости.

– Какая проницательность, уважаемый, – сыронизировал Зиссерман и криво усмехнулся. – Все так. Отец женился на матери практически сразу после похорон. Конечно, Соне это не понравилось – она рьяно сопротивлялась подобным изменениям, сетовала, что отец проявляет неуважение к матери, оскверняя ее память.

– Поэтому вы не поладили? – догадался Морозов.

– Можно и так сказать, – согласно кивнул Зиссерман. – Моя мать ненавидела Соню и никогда этого не скрывала: она ее притесняла, унижала, часто была с ней несправедлива, давала понять, что теперь она лишняя в семье и абсолютно нелюбима отцом. Я думаю, это основная причина ненависти Сони ко мне.

– Почему никто из допрошенных мной студентов не упомянул о вас?

– Во-первых, мы не общались ни лично, ни публично. Во-вторых, это мой первый год обучения в академии. Полгода – не такой большой срок. И, повторюсь, мы не общались. Более чем уверен, что Соня никому не рассказывала о моем существовании, – коротко вздохнув, Зиссерман провел пятерней по короткому ежику темных волос на макушке, скользнул ладонью на бритый затылок и ниже.

Морозов внимательно слушал, вбирая каждое слово, и не переставал удивляться осмысленной и грамотной речи, которой так искусно владели вчерашние дети. Первое время он был убежден, что в академии учится львиная доля отпрысков богатых родителей, гордо носящих звание «мажор» с эпитетом «безмозглый». И лишь избранным абитуриентам среднего, а то и низшего достатка удалось вытянуть счастливый билет. Вместе с тем все оказалось совсем иначе: у академии были высокие требования и стандарты как к финансовой составляющей, так и к наполненности личности в целом. Ум и талант были важнее денег. В обществе некоторых студентов Морозову было откровенно неловко.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее о ваших взаимоотношениях? – вновь решил попытать счастье Морозов, чувствуя, что свидетель ему что-то недоговаривает. – Вы сказали, что не общались последние два года. Что было до этого времени?

– Когда родители поженились, я пошел в школу, в которой училась Соня. – Зиссерман подался вперед и уперся локтями в колени. – В начальных классах она меня игнорировала: Василевская была чуть старше, и ей было неинтересно возиться со мной. Да и желания у нее как такового не было. Прошли годы. Я начал понимать, что происходит в семье на самом деле и почему сестра меня избегает. Мне хотелось подружиться с ней, но ее отрешенность и неприязнь отталкивали. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, Соня уже училась в десятом классе. Именно тогда она неожиданно пошла на сближение. Как вы понимаете, я не возражал. Но все быстро закончилось: спустя год она окончила школу, съехала от родителей и поступила в эту академию.

– Почему вновь не попытались наладить отношения?

– Почему я должен отвечать на эти вопросы? – не удержался Зиссерман.

– Это важно, поскольку я еще не знаю, кто убийца и каковы были его мотивы, – спокойно объяснил Морозов, понимая, что коснулся не самой приятной темы.

– Я не убивал сестру, – сухо произнес Зиссерман. Он сделал собственные выводы из слов следователя. – Даже если бы у меня были причины, никогда бы не сделал ничего подобного.

– Кто же мне признается в обратном? – губы Морозова растянулись в легкой улыбке.

– Я не обязан доказывать свою невиновность, – сдержанно произнес Зиссерман, пытаясь подавить в себе легкие отголоски страха и неуверенности в собственных словах. – Кажется, это ваша работа.

[Воспоминания Зиссермана, не отраженные в показаниях – Январь. Второй год обучения Василевской, 2022–2023]

Зиссерман торопливо шел по шумному коридору западного крыла – в обеденное время академия была особенно людной. Мерзкая картина, словно дежавю, предстала перед его глазами вновь, закрутилась в калейдоскопе собственной ярости и беспомощности. Матвей злился на самого себя. Корил за бессилие и невозможность что-то исправить или просто помочь.

Возле шкафчиков студентов факультета скульптуры мелькнула знакомая фигура. Она рьяно копошилась в одном из них, сверкая светлой курчавой головой. Матвей прибавил шагу. Он редко действовал импульсивно, на эмоциях, но иного способа поддерживать хоть какую-то призрачную связь с сестрой у него не было. Просто хватался за эту зыбкую возможность, как за хрупкую соломинку, не имея выбора.

Зиссерман прислонился спиной к закрытому шкафчику и сложил руки на груди. Терпеливо ждал, когда за дверцей, что загораживала его по пояс, прекратится беспорядочная возня. Не удержался и закатил глаза, когда услышал тихое, но раздраженное: «Где же этот батончик?!» Меж тем спустя считаные секунды шум прекратился, и шкафчик закрыли с такой силой, что Матвей почувствовал легкую вибрацию в плечах.

– Черт возьми, – испуганно прошептала Колычева и прикрыла веки, вбирая носом побольше воздуха. – Ты меня напугал, – на выдохе произнесла она и одарила Матвея осуждающим взглядом. – Чего хотел?

Зиссерман схватил Василису за локоть. Пальцы сжались так крепко, что с ее губ вырвалось болезненное шипение. Не обращая внимание на слабое сопротивление, он поволок за собой Василису, не проронив и слова. Она торопливо перебирала ногами за Матвеем, время от времени пыталась вырвать руку из болезненного захвата, опасаясь элементарно споткнуться о собственные ноги.

Они шумно ввалились в мужской туалет. Мысль о том, что это место было не совсем подходящим для Колычевой, озарила Зиссермана позже. Дверь громко хлопнула. Матвей ударял ладонью по дверцам кабинок, отворяя их настежь. Удостоверился, что в помещении не было лишних любопытных ушей. Протащил Колычеву к окну и лишь тогда разжал пальцы.

– Почему опять мужской? – недовольно отозвалась Василиса. – Что за напасть… Другого места не нашлось?

– Почему у нее опять какие-то ссадины на лице? – голос Матвея был обманчиво спокойным, слегка надтреснутым. – Губа разбита и синяк, – он нервно провел пальцами по собственной скуле.

– У кого? – Колычева потирала участок руки чуть выше локтя и болезненно морщилась.

– Вася, не беси! – раздраженно процедил сквозь зубы Матвей, бросив на нее уничтожающий взгляд карих глаз.

– Ладно-ладно, – Колычева примирительно подняла ладони, словно признавая свою капитуляцию. – Последний раз видела ее в среду – все было в порядке. Может, опять эта завистливая стерва?..

Матвей устало прислонился спиной к стене и задумчиво окинул взглядом мыски собственных лоферов.