перед тобой и, не дай бог, перед Игорем. – Она нервно провела языком по губам в попытке скрыть волнение. – Но со дня обыска я следователя в глаза не видела. Ты слышал мои первые показания. Других я не давала.

– Вот как… – глухо произнес Горский, продолжая откровенно смотреть на Василису. – Не знаешь, кто мог рассказать следователю о том, что Игорь поднимал руку на Василевскую? Ты… – он запнулся. Слова нещадно просились на язык, но что-то его останавливало произнести их вслух. Он не знал, могут ли они обидеть. – Ты рассказывала кому-нибудь?

– Нет, – поспешно соврала Василиса, а затем досадно сморщила нос и зажмурилась. – Да. Я поделилась с соседкой по комнате и с… другом. Но это было после смерти Сони. Я находилась в шоке. – Она все же решила посмотреть на Горского и столкнулась с его холодным осуждающим взглядом. – Не смотри на меня так. Мне нужно было с кем-то поговорить. Кроме того, это было сложно скрыть. – Василиса усмехнулась и указала на свое лицо. – У меня была слишком выразительная физиономия.

– Игорь трогал тебя?

– Да брось…

– Он трогал тебя?! – неожиданный холод в голосе Горского заставил Василису дрогнуть. – Почему ничего не сказала мне? Почему сразу не пришла ко мне?!

– А должна была? – Светлые брови медленно поползли вверх. – Он вообще-то твой друг. Кроме того, у меня не было повода думать, что ты мог бы заступиться за меня или что-то вроде того. Мы, знаешь ли, никогда не были друзьями.

Горский замер. В тот момент он подумал, что стоило сказать «мне очень жаль» или «я хотел бы все исправить». Вина – это сложное чувство для его понимания. Она может быть связана с нарушением моральных принципов и обязательств, несоблюдением ожиданий, ощущением того, что мог сделать что-то лучше, ответственностью за действия или события, которые человек считает неправильными. Тем не менее он подумал, что в данной ситуации обязан извиниться. Это просто логично.

– Прости.

Василиса шарила глазами по острым, но изящным чертам лица, четко очерченным скулам, придававшим облику определенную глубину, и остановилась на холодных и пустых глазах, обрамленных темными ресницами. Она не верила своим ушам. За эти полгода Горский впервые просил прощения, и Василисе не нужно было говорить, за что именно. Пусть это слово сорвалось с тонких бесцветных губ без видимых эмоций, но она точно знала, что Горский не стал бы извиняться перед кем-либо без веской причины.

– Мне не нравится Игорь, – прервала молчание Василиса. – Я думаю, что он плохой человек. Но… – Колычева отвела взгляд в сторону и досадно поджала губы. – Сейчас я в замешательстве и не знаю, что должна рассказывать на повторном допросе. Но будь уверен: я не буду выставлять его в плохом свете.

– Почему?

– Ты ведь знаешь, что было между ними, верно? – Горский лишь утвердительно и коротко кивнул, когда Василиса снова посмотрела на него. – Мы виделись с Соней каждые среду и пятницу после занятий. Не знаю почему… Просто я приходила, и она всегда была там – на крыше. За день до ее смерти я снова пришла.

Февраль. Год поступления Колычевой

[15.02.2023 – Среда – За день до смерти Василевской]

Как всегда, после занятий Василиса поднялась на крышу. Морозный февральский воздух болезненно хлестал по щекам, окрашивал кожу пунцовыми красками и оставлял на скулах легкий румянец. Заметив знакомую фигуру, она неспешно двинулась к краю крыши, ощущая, как снег приятно похрустывал под тяжелыми подошвами кожаных ботинок. Василиса встала рядом, пальцами подтянула ворот свитера выше, чтобы прикрыть подбородок и губы. Немного наклонила голову, вглядываясь в чужое лицо, словно невзначай.

– Лить слезы на морозе – не лучшая из твоих идей, – сухо подметила Василиса и погрузила руки в теплые глубокие карманы своего пальто.

– Верно, – согласилась Соня, но даже не посмотрела в сторону Василисы. – Но сегодня особенный случай. Можно сказать, что мои последние надежды рухнули и превратились в труху.

Василиса промолчала, отвела взгляд в сторону и устремила его куда-то вдаль, на заснеженную территорию кампуса, которая с этой точки была видна как на ладони. Она заметила, что последние два месяца Соня была сама не своя: погруженная в себя, замкнутая, опутанная затаенной печалью. Они продолжали общаться. Однако Василису не покидало зудящее чувство, что та хотела ей что-то рассказать, но не могла или не решалась. Василиса не давила, не задавала лишних вопросов. Если бы Соня действительно хотела быть с ней откровенной, то была бы. Если же нет, значит, по большому счету, это Василису не касалось.

– Я… – голос Сони дрогнул и стал совсем тихим на фоне порывистого ветра. – Я влюбилась как последняя дура, – вырвалось на одном дыхании в сопровождении нервного смешка и приглушенного всхлипа. – Думала, что это взаимно. Но я обманывала сама себя. Старалась изо всех сил привлечь его внимание, удержать заинтересованность, распалить любопытство. – Она нервно провела тыльной стороной ладони по носу, задержав ее на считаные секунды и прикрыв глаза. – На что я надеялась…

– На взаимность. Как и все.

– На взаимность… – Соня горько усмехнулась и слегка запрокинула голову, обнажая тонкую шею. – Нельзя добиться взаимности, навязывая себя, взгромождая на чужие плечи ответственность за свои чувства.

– Пф! – Василиса зло фыркнула. – Он не стал бы их просто принимать, если бы не хотел. Да и он не тот человек, который может встречаться с кем-то из жалости, Сонь.

Василевская не сказала вслух, но Колычева поняла, о ком шла речь.

– Ты знаешь, я думаю, что любовь сама по себе очень сильна. Она способна сбить тебя с выбранного пути, заставить изменить своим идеалам и предать собственные убеждения. Может сломать твой внутренний стержень и превратить тебя совершенно в другого человека, которого ты не узнаешь в зеркале. В какой-то момент ты можешь начать испытывать отвращение к своим мыслям, поступкам, словам, да и в принципе к самому себе. – Соня посмотрела на Василису, которая прожигала ее глазами, пряча пол-лица в широком вязаном вороте. – Мы ею управлять не можем – превращаемся в безвольных овец и потом страдаем.

– К чему это? – спросила Василиса и шмыгнула носом. – Я думала, ты, наоборот, романтизируешь любовь.

– Помнишь, ты говорила мне, что видела лишь омерзительное проявление любви? – Василиса коротко кивнула, но перебивать не стала. – Он посчитал свои чувства именно такими и отказался от них. Разве можно его за это винить? Я видела то, как он переступал через себя каждый раз, делая шаг мне навстречу. Словно сглатывал собственную гордость, давился горьким унижением.

– Стоило ли тогда начинать?

– Я была очень настойчива, – тихо хохотнула Соня, словно не замечая, как