так, что маримба оказалась между ними. Она не знала, почему интересовалась Горским и что именно ожидала услышать о нем, но с того вечера что-то изменилось. И это «что-то» Василиса желала прояснить.

– С конца первого учебного года, – усмехнулся Емельянов и сложил палочки на деревянные пластины. – На самом деле это редкость, поскольку в качестве старост всегда выбирали максимально коммуникабельных людей, а Свят таковым никогда не был. Цель старшинства – направлять младшекурсников, помогать с учебой, следить за дисциплиной и соблюдением основных правил. Горский ненавидит все эти пункты.

– Правда? – Василиса искренне удивилась. – Я слышала от своего друга, что он очень ему помог с курсовой работой. Один раз они даже просидели всю ночь, склеивая какой-то макет.

– Он хорошист, – коротко кивнул Емельянов и оперся ладонями о маримбу. – Всегда и во всем следует правилам, каким-то установкам и бесконечным алгоритмам, будь это учеба, дружба, девушки или семья. У него утилитарный образ мышления – действует исключительно исходя из логики, не опираясь на чувства и эмоции. Всегда доводит дело до конца, не довольствуется полумерами. – Немного подумав, Роман добавил: – Перфекционист и эстет.

Василиса уловила в словах старосты неподдельное восхищение, чему значительно удивилась, но постаралась подавить в себе повышенный интерес к Горскому и всему тому, что его окружало. Она понимала, что отношения Святослава с другими старостами не представляли для нее никакой ценности, а задавать вопросы из праздного любопытства не желала. Не хотела, чтобы Горскому стало известно о ее неумелых попытках стать ближе. Одна лишь эта мысль вызывала в ней иррациональный ужас.

Емельянов немного стушевался, понимал, что, наверное, наговорил лишнего. Разумеется, он не раскрыл каких-то секретов, да и о таковых осведомлен не был. Несмотря на свои отстраненность и холодность, Горский не ставил вокруг себя и своей личности никаких барьеров. В большинстве случаев на вопросы он отвечал открыто и честно, поскольку не умел юлить и лгать. Возможно, именно поэтому многие не пытались идти с ним на сближение, опасаясь его излишней, чаще грубой прямолинейности. Емельянов был в числе этих людей. Он боялся переступить грань дозволенного и потерять то, что имел, – дружбу.

– Ты можешь помочь мне с выступлением на конкурсе? – неожиданно подала голос Василиса, нарушая повисшее между ними неловкое молчание.

– Что? – Емельянов удивленно взглянул на нее. – Ты ведь не хотела участвовать? Я много раз тебя уговаривал.

– Я… передумала.

Март. Год поступления Колычевой

[10.03.2023 – Пятница – 15:50]

Коваленский знал, что в это время Евгений Меркулов находился в клубе сити-фермерства, монотонно распределял семена по стаканчикам, помещал их в питательно-нейтральный субстрат и раскуривал уже далеко не первую сигарету. На первый взгляд он был достаточно безобидным, но собственные интересы у него всегда были в приоритете по сравнению с какими-либо дружескими или романтическими отношениями. Именно эта его черта вызывала в Коваленском столько беспокойства. Поскольку именно в нем, как в участнике общей драмы, он был уверен меньше всего.

Даниил сомкнул тонкие пальцы на гладкой ручке и торопливо потянул ее вниз, но дверь не поддалась. Он раздраженно цокнул языком, переминаясь с ноги на ногу. Ладонь обрушилась на рельефную поверхность. Хлестко. Громко. Староста склонил голову, прислушиваясь – громкий скребущий звук деревянных ножек сменился размеренными шагами, сопровождавшимися легким постукиванием по кафельному полу. Щелчок.

– М? – в дверном проеме показался Меркулов с тлеющей сигаретой между зубов. – Дуся, заблудился? – губы растянулись в кривоватой улыбке.

– Нужно поговорить, – раздраженно произнес Коваленский. Он ненавидел уничижительное обращение, которым Меркулов одаривал его при любом удобном случае. – Срочно.

Евгений сделал пару шагов назад, позволяя двери открыться шире и впустить незваного гостя в обитель «воздушных садов», и поднял ладони в притворном капитулирующем жесте.

Помещение клуба было достаточно просторным. Пол и стены устланы кафелем мягкого молочного цвета, а напротив входной двери располагалось широкое окно, из которого открывался потрясающий вид на широколиственный лес. Слева от входа стоял огромный бак с питательным раствором, а справа – стеллаж, на полках которого ютились колбы с жидкостями, стаканчики, субстрат, различная химия и инструменты.

Продолжением стеллажа являлся посадочный стол, на котором Коваленский заметил несколько стаканчиков, начиненных субстратом, семена каких-то растений, пульверизатор с прозрачной жидкостью и кассету. Все остальное пространство помещения занимали горизонтальные и роторные гидропонные установки[8] с душистой зеленью под ультрафиолетовыми лампами.

– Чего хотел, Дуся? – вновь с усмешкой спросил Меркулов и сел за посадочный стол, согнув одну ногу в колене.

– Тебя уже допрашивал следователь? – Коваленский стоически игнорировал саркастичные нотки в голосе Меркулова.

– А должен? – тонкая светлая бровь изящно изогнулась, выражая недоумение. – Чисто же сработано.

– Чисто или нет, мне неизвестно. – Коваленский подошел ближе, прислонился бедрами к ребру стола и скрестил руки на груди. – Натан мне сказал, что из театрального изъяли все веревки, которые ты приносил.

– И? – Меркулов глубоко затянулся, выпустил табачный сизый дым из ноздрей, щурясь от его едкости. – Сколько дали, столько принес.

– Уверен? Следак запросит накладные. Если уже этого не сделал, – резонно заметил Коваленский и испытующе посмотрел на Меркулова.

Евгений промолчал. Он задумчиво смотрел на крутившийся вокруг своей оси барабан роторной гидропоники и размеренно жевал фильтр. Мысли беспорядочно роились в его голове, выдавая размытые образы возможных сценариев, наиболее выгодных его персоне. Меркулов был достаточно беспечен, беспринципен и агрессивен в своих проявлениях. Его темперамент мог бы сравниться с натурой Дубовицкого, если бы не одно отличие – он был гораздо злее.

– Что же, – наконец выдавил он и потянулся за одним из стаканчиков, – буду действовать по ситуации. – Он опустил сигарету на дно, прижимая тлеющей стороной к субстрату.

– Что это значит? – Коваленский с трудом сглотнул слюну, вмиг ставшую вязкой и густой.

– Разберусь. – Меркулов накренил стаканчик, взглянул на окурок из-под полуопущенных ресниц и сплюнул тягучую слюну с легким оттенком желтизны, пропитанную смолами и никотином. Коваленский брезгливо сморщился от столь вульгарного жеста. – В любом случае, я ничего плохого не сделал, – с усмешкой произнес Евгений и вернул стаканчик на стол.

– Только ты, Меркулов? – процедил Коваленский сквозь зубы и поправил средним пальцем очки, сползшие с узкой переносицы. – Разумеется, твой папаша в беде «любимого» сына не бросит.

Меркулов нарочито медленно поднялся со стула, словно такое незамысловатое действие требовало от него чудовищных усилий, и в один короткий шаг сократил расстояние между ним и Коваленским. Староста горделиво приподнял подбородок, чтобы встретиться с укоризненным взглядом амберовых глаз с глубоким янтарным оттенком, стараясь затолкать глубже свои липкие страхи.

– Дуся, ты бываешь груб, – низким полушепотом выдавил Меркулов. – Это же была твоя идея, помнишь?

– У меня не было выбора. – Ответное мерзкое чувство разрасталось