отправить ни одно из них, стирала и создавала новое вновь и вновь. Наконец она просто сдалась и выразила то, что на самом деле чувствовала:

– У нас более нет предмета конфликта. – Василиса подхватила пару книг со стола и подошла к стеллажу, за которым стоял Горский. – Кажется, Игорь злился на меня из-за Сони, а я, в свою очередь, не могла оставаться в стороне, когда видела… – Василиса замолчала и задумчиво просунула старосте книги через пустые полки.

– Хочешь сказать, что ты больше не сердишься на него? – Горский не стал уточнять, о чем именно говорила Василиса, и безропотно принял книги. Его безразличный взгляд скользнул по обложкам, затем поднялся вверх по стеллажам и полкам в поисках нужных указателей.

Василиса прислонилась спиной к шкафу и равнодушным взглядом рассматривала обложку антикварной книги, той самой, за которую ее отчитал Горский. Сначала она действительно сердилась на Игоря, полагала, что тот беспричинно издевался над Соней, применяя физическую силу и психологическое давление. Это чувство лишь усилилось, когда Василиса обнаружила ее труп. Тогда она подумала, что Соне стало просто невыносимо от этой систематической жестокости и разбитого сердца.

Однако все изменилось, когда Колычева узнала истинную причину смерти своей подруги. Первое время она пребывала в полнейшем шоке, но затем проанализировала все то, что говорила Василевская ей при жизни. И, поставив себя на место Игоря, почувствовала досаду и глубокую боль. Колычева перестала сердиться на него и в какой-то мере начала ему сочувствовать. Она невольно находила ему оправдание, поскольку как никто знала, что чувства могут быть пугающими. Василиса не могла осуждать Игоря, потому что сама бежала от них, словно последняя трусиха.

Она не сразу поняла, отчего ее руки потяжелели и опустились, как у тряпичной куклы. Горский аккуратно забрал у нее увесистую книгу и вернул на место – на полку прямо над головой Василисы.

Несколько секунд они просто молча смотрели друг другу в глаза, и Василиса не заметила, как руки Горского уперлись в стеллаж немного выше уровня ее бедер. Она оказалась в незримой ловушке. В наглухо запертой клетке. Горский настойчиво и требовательно смотрел на нее, все еще ожидая ответа на свой вопрос. Стоял так близко, что Василиса чувствовала горячее дыхание на своих губах.

– Спрашиваешь, простила ли я его? Определенно точно нет. Но… но я больше не злюсь на него, – честно призналась Колычева, повернула голову в сторону и шумно выдохнула.

– Тогда почему? Почему ты рассказала следователю о том, что Игорь поднимал руку на Василевскую и угрожал ей смертью?

– Что?! – воскликнула Василиса почти испуганно, резко посмотрев на Горского. – О чем ты вообще говоришь? Я ничего не рассказывала!

Горский молча всматривался в лицо Василисы, жадно впитывал ее эмоции, не в силах их распознать. Он не понимал, являлось ли удивление искренним и говорила ли она правду. Но он очень хотел верить ей.

Когда Святослав подался вперед, сместив вес с одной ноги на другую, его колено скользнуло меж округлых бедер. Василиса заметно напряглась и нервно, торопливо провела языком по губам, прежде чем отвернуться.

Горский хотел что-то сказать, но свет в библиотеке внезапно погас. За этим последовал характерный щелчок замочного затвора, который в столь гулкой тишине показался оглушительным, словно выстрел. Святослав мгновенно отпрянул, сделал шаг назад, потому что заметил, что дыхание Василисы участилось. Резко развернулся на каблуках и спустя долю секунды услышал за спиной торопливые шаги, что стремительно удалялись. Останавливать Василису он не стал.

Святослав нередко допоздна засиживался в библиотеке, подобно Колычевой, предпочитая уединенные и мало посещаемые места, чтобы избежать вербального контакта с окружающими. Именно поэтому он хорошо знал, что если пропустить закрытие, то придется ждать до утра. Он осторожно приблизился к дивану, нащупал в темноте выключатель настольной лампы и аккуратно нажал на него. Вскоре слепой угол наполнился приятным приглушенным светом, и Горский расслабленно плюхнулся на мягкие подушки дивана.

Василиса не заставила себя долго ждать. Горский слышал, как она почти бегом поднималась по главной лестнице. С приближением звук только усиливался, а поступь замедлялась.

– Какого черта, Горский?! – за спиной раздался сбивчивый голос.

Староста лишь мотнул головой в сторону настенных часов, красноречиво выгнул левую бровь. Стрелки на циферблате безапелляционно указывали на окончание рабочего времени библиотекаря – ровно десять часов вечера.

– Черт возьми! – раздраженно выругалась Василиса. – Открой дверь!

– Удивила, – протянул Святослав, освобождая пуговицы из петель на манжетах. – Откуда у меня ключи? Я староста академии, а не ключник.

– И что теперь делать? – Василиса смотрела на старосту в полной растерянности.

– Ждать утра, – сухо ответил Святослав, подгибая рукава рубашки и обнажая предплечья.

– Шутишь…

Василиса отстраненно опустилась на подлокотник дивана, не к месту осознавая, что проголодалась, а ночной перекус забыла в комнате. Она не планировала оставаться в библиотеке на всю ночь. Да и компания была не из лучших.

– Заболтал меня, змееныш, – прошептала себе под нос Василиса и устало потерла переносицу.

– С больной головы на здоровую. Да, Колычева? – Горский заметил на себе удивленный взгляд. – У меня потрясающий слух.

– Вот как… – Василиса решила последовать примеру старосты и поспешно сняла пиджак. Небрежно откинула его на спинку дивана и принялась расстегивать манжеты. – Так что ты имел в виду, говоря о моих показаниях?

– А это не так?

– Кто тебе сказал подобную чушь?

– Ответь.

– Конечно, нет! – возмущенно ответила Василиса и спустилась с подлокотника на диван, сев к старосте вполоборота.

– Почему я должен тебе верить?

– А почему нет?

Теплый свет от настольной лампы рассеивал мягкие тени по стене и книжным стеллажам. Святослав некоторое время молчал, испытующе скользил глазами по мягким чертам лица, вглядывался в зеленые омуты, словно надеясь на что-то в них натолкнуться, стремился проникнуть в самую суть Василисы и коснуться откровенных мыслей. Разум колебался между желанием быть максимально искренним и страхом быть обманутым самим собой. Сомнения давили на него.

Василиса, не в силах больше терпеть почти физически ощутимое напряжение между ними, быстро отвела взгляд и сосредоточилась на блестящих, аккуратно вычищенных черных брогах. Она понимала, что в сложившихся непростых отношениях с Горским не было оснований для доверия, и у нее самой не было причин быть честной или особенно откровенной. Тем не менее Василиса ненавидела недопонимания и недосказанности, считая, что они усложняли даже то, что по определению должно было быть простым. А иногда и не заслуживало внимания. Она не любила усложнять.

– Послушай, – первой сдалась Василиса и нервно ковырнула ногтем засохшую глину на белоснежном манжете. – Я не знаю, кто и что сказал тебе, и у меня нет никакого желания оправдываться