Святой отец чуть заметно пожал плечами.

— Нет, скажите! — воскликнул император.

— Я же вас знаю, вы ничего просто так не говорите и неделаете. Что вы имели в виду, вспоминая эти сплетни?

— Всего лишь то, что многие из людей, участвовавших в этойсцене, нашли приют в Митаве. Слухи, которые доходят до меня о нравах двораЛюдовика XVIII, могут составить целый том скабрезностей. Право, только вы ещене слышали их. Вы, с вашей глубокой внутренней чистотой, с вашей склонностью кнравственному аскетизму. Однако вся Европа судачит о том, что русский императорпокровительствует разнузданному разврату.

— Это ложь!

— Ложь, — согласился Губер.

— Но разве вы еще не убедились, что, если ложь многаждыповторить, она овладевает умами людей и постепенно становится правдой?

— Никто из тех, кто знает меня, не поверит этому! Никто несможет это повторить!

— Наверное, англичане мало знают вас. Потому что слухи оразврате при митавском дворе исходят именно из Англии.

Как ни странно, на защиту вашего доброго имени выступаеттолько один человек.

— Кто?

— Бонапарт, — усмехнулся Губер.

— То есть на самом деле это совсем не странно, потому чтоникто лучше французов не знает развращенность старой аристократии.

— Откуда вам-то может быть известно, о чем думает Бонапарт ичто на самом деле творится в Митаве, если об этом не знаю даже я?

— Однако одна из моих верных дочерей, госпожа Губрильон,сообщила мне об этом.

Если не верите, спросите у господина Ростопчина. ПрезидентКоллегии иностранных дел тоже в курсе этих слухов.

— Я немедленно велю его позвать! — разгорячился Павел.

— Я не допущу… не допущу… — Он осекся, сам хорошенько непонимая, чего не хочет допустить.

— Скажите, однако, почему Панин [32] ничего не докладываетмне об этих гнусных разговорах англичан?

— Как почему? Но ведь Панин — яростный сторонник коалициивообще и союза с Англией в частности, а стало быть, ненавистник Франции.

Он целенаправленно предоставляет вашему величеству сведенияодносторонние, в то время как источники мои и господина Ростопчина гораздоболее объективны!

Губер не стал уточнять, что эти “объективные источники” —некая госпожа Губрильон, бывшая горничная госпожи Прованс, придворной дамыЛюдовика XVIII, мадам Прованс выгнала свою субретку вон, та приехала из Митавыв Петербург, а сплетни ее разносила уже упоминавшаяся мадам Шевалье.

До Ростопчина “факты” доносила Каролина де Бонейль, имевшаяс ним интимную связь. Президент Коллегии иностранных дел не мог не знать, чтонастоящее имя этой дамы — Аделаида Рифлон, она дочь золотаря живодера из Буржаи агент Первого консула.

Знал! Но установление дружественных отношений снаполеоновской Францией давно стало его целью. И он, и Губер старательнообрабатывали податливый, хотя и непоследовательный ум императора. И вотслучилось нечто, резко сыгравшее им на руку: 1 октября англичане взяли Мальту!

Новое надругательство над милым его сердцу островомподстегнуло Павла к решительным действиям для установления с Англиейвооруженного нейтралитета.

В Париж был отправлен послом Колычев, вызванный, для этогоиз Вены. Очень своевременно и Первый консул выразил России соболезнование поэтому поводу и предложил свою дружбу на вечные времена.

Павел ответил в самых приятных выражениях. А для того чтобыподтвердить готовность к дружбе с республиканской Францией, он отправил митавскомувоенному губернатору графу Ферзену такой приказ: “Вы заметите королю, чтоимператор советует ему встретить свою супругу в Киле возможно скорее и там снею поселиться”.

Через несколько дней, отослав обратно нераспечатанным письмонесчастного Людовика, который, однако, не протестуя, подчинился полученномуповелению, Павел отнял у него пенсию в 200 тысяч рублей, которую давал ему досих пор. Таким образом все отношения России со старой Францией были в одночасьеразорваны. Павел целиком перешел на сторону Франции новой.

А тем временем Англия шла на всевозможные усилия, чтобыизбежать войны с Россией. Британское правительство прислало в Петербург особогоуполномоченного для разрешения возникших недоразумений.

Он писал Ростопчину одно за другим несколько прошений оприеме — и не получил ни слова в ответ. Уполномоченный обратилсянепосредственно к императору, на что ему было предложено немедленно покинутьРоссию.

Одновременно император направил русскому посланнику вЛондоне графу Семену Воронцову предписание немедленно покинуть Великобританию.

Павел в своих решениях не знал полутонов. Из многихвариантов ответов для него существовало только “да” и “нет”, из красок — толькобелая и черная, из понятий человеческих отношений — или смертельная вражда, илизадушевная дружба.

Задушевная дружба с Англией иссякла мгновенно, как вода вразбитом кувшине! Воронцов давно считал, что русский император — человекглубоко ненормальный, постоянно находящийся под действием чужой воли.

Беспрерывно действовать — безразлично, как, ради чего, вкаком направлении, было для Павла такой же потребностью, как для болтуна —молоть языком. Воронцов сдал дела советнику посольства Лизакевичу, однакоостался в Англии как частное лицо.

В эти дни посланнику Англии лорду Уитворту было предписанонемедля убраться вон из Петербурга. Он умолял оставить хоть секретаряпосольства, чтобы избежать политического разрыва. Отказ!

Британская миссия была выслана почти по этапу. СамогоУитворта вывезли под охраной полиции и заставили долго ждать присылки егопаспорта на заставе — Ростопчин тянул с разрешением на выезд сколько мог.

Всем английским купцам, находящимся в России, приказалипредъявить “имения своего балансы”. На корабли Британии наложено эмбарго, ихгруз конфискован, экипажи арестованы и сосланы во внутренние губернии(правительство как бы забыло о том, что в Англии в это время находилисьбеззащитные против репрессий восемнадцать тысяч русских солдат и пятнадцатьвоенных кораблей — остатки сил, действовавших, против Франции в 1799 году).