– Не мог и не могу, – признался Денис.

– Вот потому ты и внимателен к мелочам, если они касаются меня, – сказал Ворон. – Одно замещает другое. У слепых тоньше слух.

– Это несколько иное, не находишь?

– Пожалуй, но… просто ты уязвлен и заинтригован, – сказал Ворон и ухмыльнулся. – Я для тебя – ходячая терра инкогнита, чакра кентавра и миллион подобных пафосных наименований непознанного вместе взятых. А еще ты никогда не узнаешь, действительно ли я имею характерные привычки или играю с тобой, усыпляю бдительность.

– Не уходи от темы. Что с тобой? Меланхолия или мне лучше не знать? – Денис взял кусок пиццы и принялся жевать, всем видом показывая, будто сбить его с мысли не удастся. Накануне входа в Периметр Ворон не пил. Впрочем, и сейчас тоже – он просто медитировал над бокалом, и это Денису не нравилось. В последний раз, когда на напарника нападала тоска перед входом в Периметр, тот чуть не погиб.

– Я не знаю, Дэн, – честно ответил Ворон и покосился на бокал. – С одной стороны, все в прошлом и не важно, с другой… Ты ведь, должно быть, понимаешь: я вовсе не уникум, ребенок-индиго или еще кто-то в этом роде. И не просто так эта моя нечитаемость, сопротивление эмо-ударам, воздействию «иллюза» и прочее.

– Я принял это как должное. В конце концов, я сам… некоторое время назад считал себя уродом, мутантом. Я и сейчас не совсем человек.

– Помню.

– А еще я знаю: ты ходил по «старшей Зоне» и воевал. Да и твое знакомство с Дмитриевым подтверждает… необычность происхождения.

Ворон рассмеялся.

– Я не герой романа, но и парнем из деревни никогда не был, – сказал он и посерьезнел. – Если вкратце, я вырос в очень непростой семье. Но давай я начну все же с другого. Ты видел напарника Никиты?

Денис кивнул:

– На вид лет пятьдесят, хотя…

– На самом деле около девяноста, – поправил Ворон.

– Наверное, – согласился Денис абсолютно спокойно, только пожал плечами. – От него фон шел, словно от давно… очень давно живущего человека. Ну, знаешь, все люди ведь взрослеют. В психическом и эмоциональном плане – тоже.

– Догадываюсь, – фыркнул Ворон и утянул еще один кусок пиццы. – Ты ешь, а то остынет.

– Успею. Тебе о многом рассказывать придется. – Денис вздохнул и признался: – Я умею чувствовать приблизительный психологический возраст. У живых людей – само собой, но фоновое излучение остается и после смерти, это как… слепок в пространстве.

– Я, пожалуй, не стану спрашивать, что чувствуют люди во время кончины. Или ты не улавливаешь?..

– Тебе понравится ответ: свободу. Каждый человек, который при мне умирал, вне зависимости от возраста, пола, вероисповедания и самой смерти, испытывал именно освобождение.

– Я понял, не напрягайся, – резко перебил его Ворон. – Давай перед проходом все же не будем о смерти.

Денис кивнул.

– Кажется, я догадался, почему возникли матрицы. Возможно, псевдоорганизмы тоже чувствуют этот фон и на нем паразитируют?.. – Ворон поднялся и быстро вышел в коридор. Вернулся он, уже набирая что-то в телефоне. Отправив сообщение, опустился обратно в кресло. – Ладно, это теория и к делу не относится, продолжай.

– Хорошо, – сказал Денис.

Иной раз у него возникало впечатление, будто Ворон, кроме чисто сталкерской работы, является для ИИЗ еще и поставщиком идей. Все, приходящее ему в голову, он скидывал Шувалову, а тот приказывал проверить. Иногда предположения, как говорится, выстреливали и попадали в яблочко.

– Так вот этот Дим показался мне существенно старше своих лет, – продолжил Денис. – Я подобное встречаю очень редко и в основном у детей. У некоторых в десять мысли шестнадцатилетних, а иногда – наоборот. После двадцати пяти психологический возраст в основном стабилизируется, но случаются исключения. Например, сорокалетний мужчина недалеко от восемнадцатилетнего уйдет.

– В психологии есть термин «синдром вечного ребенка», на Западе он же – комплекс Питера Пэна. Особенно заметен, если индивид, вне зависимости от пола, продолжает жить с родителями в тридцать, сорок и более лет. И это, замечу, во мне не нарциссизм играет. Я так говорю вовсе не потому, что хорошо зарабатываю с шестнадцати и могу себя обеспечить всем необходимым. Ты глаза этого Дима видел?

– Темно-серые с двумя пятнами карего оттенка на радужке.

– Частичная гетерохромия, – кивнул Ворон. – Не уверен, что это важно, но… я специально просил Нечаева последить за нашим новым другом. У него глаза тоже необычные: карие и темно-серые. Цвет распределен правильными кругами. Карий – у зрачка, серый – по краям, однако с течением времени круги меняются местами.

Денис присвистнул.

– А я и не заметил, – признался он.

– Разумеется! Твоя внимательность касается только меня. Зачем напрягаться в отношении Ника, если для того, чтобы понять его, тебе даже напрягаться не приходится.

Денис пропустил мимо ушей явную шпильку.

– Погоди, – сказал он. – Ты намекаешь на нестабильное состояние?

– У Ника-то? Я заподозрил бы у него легкое психическое расстройство как минимум, но я не психиатр и, к счастью, даже не психолог. Просто надо иметь в виду эту странность и оставаться настороже.

– У тебя ничего подобного нет, – заметил Денис. – В смысле, с глазами. Никакой гетерохромии.

– Разумеется. Я тварь совсем иного рода, – Ворон засучил рукава рубашки, – и никаких татуировок не имею тоже.

– Уж это-то я заметил, живя с тобой под одной крышей! – сказал Денис и почувствовал, как к щекам прилил жар. – У Дима на плече татуировка в виде меча, обвитого плющом. Она очень и очень необычная, переливающаяся. Толик сказал, никогда такой не видел – ни у кого и никогда.

– Толик, – фыркнул Ворон. – Нашел приятеля. Похоже, ты только и выносишь Вронского.

– Я ведь вижу его иначе, чем остальные.

– Вот только не надо сейчас про ранимую актерскую душу, – усмехнулся Ворон и покачал головой. – Эта татуировка – эмблема давно почившего в небытии клана избранных, ставших зваться «Рыцарями Зоны», когда еще никакого Чернобыля и в помине не было.

– А как тогда…

– Я ведь рассказывал тебе о природных аномалиях. Ну и вот.

Денис схватил кусок пиццы и откусил чуть ли не половину. Ворон фыркнул, но комментировать не стал. И даже не произнес любимую в последнее время фразу: «Учите матчасть, юноша». Он просто продолжил прерванный рассказ:

– «Рыцари Зоны», как они себя называли, – элита среди военных, костяк действительно легендарных сталкеров Чернобыля – «птенцы» профессора Сестринского, о котором мало кто знал, а теперь и вовсе не вспоминают. Даже о «темных сталкерах» известно больше, чем о них. «Рыцари Зоны» изучали аномалии, в том числе проверяли их воздействие на себе. Сестринский занимался адаптацией и приспособляемостью людей к постоянно меняющимся условиям жизни, но при этом делал упор именно на человеческий фактор, а не на выживаемость. Краеугольным камнем, качественно отличающим «рыцарей» от «темных сталкеров», являлся сам человек с его мотивацией, чувствами, амбициями и багажом знаний, но никак не животные инстинкты. Сестринский утверждал: приспособляемость – не главное, будет воля – подстроится и тело.