Абрафо, взяв в руки какие-то предметы, начал переносить их на стол с лампой, расположенный неподалеку от клеток с людьми. В призрачном желтоватом свете керосиновой лампы, Абрафо раскладывал груду предметов на столе так, чтобы это видели все, словно он делал это специально — для демонстрации. Слева он аккуратно положил большой широкий охотничий нож с зазубренным лезвием. Ручка этого меча была обернута шкурой недавно убитого животного. Она была еще свежая, до конца не вычищена от крови, не сухая, она казалось, еще живой. Напротив, Абрафо, осторожно, двумя руками положил глиняный амулет, на котором был выгравирован символ духа мертвых, изображавший белую змею, обвивавшую надгробную плиту.

После этого, колдун громко назвал имя.

— Имад!

В тот самый момент, как он произнес это имя, распахнулась входная дверь и вошли двое солдат. Одного все сразу узнали, это был Имад, низкий, худой мужчина лет тридцати. С ним был незнакомый молодой человек, вооруженный автоматом. Имад подошел к Абрафо, как подчиненный к боссу, пригибаясь, и, выслушав приказания хозяина, с покорством слуги, кошачьей походкой подошел к камере, где находились четверо пленных. Он отпер двери камеры, выхватил одного из пленников, наугад, и вытолкал его в коридор. Бедняга спотыкнулся, перелетел кубарем и распластался на полу. Имад запер дверь, перешагнул через тело пленного, перекинулся парой слов с колдуном, кивая, при этом, головой, и ухватив пленного за ноги, утащил его за собой в двери.

Дверь хлопнула, издавая глухой звук, вселяющий в сердца пленных неистовый страх и трепещущее волнение. Спустя минуту за дверью послышался какой-то приглушенный крик отчаяния, после этого настала мертвая тишина.

Дверь распахнулась и Имад вошел с каким-то предметом, схожим с мокрым черным комком. Он аккуратно передал его в руки Абрафо, и, бросая на последок злобную улыбку пленникам, исчез в проеме двери. Мокрым комком, который принес Имад, была свернутая, вырезанная полоской человеческая кожа, еще окропленная кровью. Со спокойствием мясника на рынке, и равнодушием убийцы, Абрафо развязал кожу животного с ручки зазубренного ножа, и намотал на нее человеческую, окровавленную кожу, затем он привязал глиняный амулет с изображением змеи, к ручке ножа. После этой жуткой сцены, колдун чуть надрезал ножом свою ладонь и окропил нож и амулет несколькими каплями своей крови.

Красные капли упали на холодную сталь и в тот же миг поглотились ею, амулет тоже втянул внутрь себя каплю крови колдуна. Обряд духов мертвых был выполнен, и колдун готовился к чему-то более сложному и зловещему.

Абрафо со зловещим выражением лица подошел к решетке, за которой находился Абу.

— Ты готов выполнить свое желание? — спросил он у остолбеневшего Абу.

— Да, — подумав, ответил Абу, — но ты должен опустить их, — он указал на решетку, где томились в испуге Салех и Захра. — Тогда я отдам тебе свою душу, но не раньше, чем ты их отпустишь.

— А с чего ты взял, что меня интересует твоя никчемная душа? — спокойно сказал Абрафо.

Абу был в замешательстве, ведь он считал, что колдун просто сводит счеты с ним, за дерзость его родных, которые когда-то смело выступили против Абрафо. Абрафо презрительно глядел на Абу, стоящего с открытым ртом и гадающего об истинном смысле его слов. Пока тот размышлял, пытаясь проникнуть в злобные планы колдуна, Абрафо сделал пол шага к решетке, разделяющей его и Абу, и резким движением руки, всунул зазубренный нож в грудь Абу по самую рукоятку. Абу прижался к решетке, схватив ее мертвецкой хваткой, сжав пальцы на ней. Его лицо, перекошенное страшными предсмертными мучениями, сблизилось с холодным выражением лица убийцы. Последний раз Абу взглянул в черные, казалось, бездонные, глаза Абрафо, пытаясь запомнить и отразить навек, его образ.

— Мы еще встретимся, — судорожно, препинаясь, вымолвил Абу.

После этого его тело вздрогнуло под действием жуткой судороги, и он упал на спину. Его руки находились в той же согнутой позиции, когда он в последний, предсмертный час, увидел черные зрачки Абрафо. Его скрюченные пальцы, казалось, все еще сжимали решетку, не желая ее выпускать.

— Убийца! — невольно вырвалось из уст Салеха, закрывшего ладонью глаза дочери.

Абрафо, не обращая внимания на голос Салеха, подошел к столу и положил на него окровавленный нож. Потом он позвал Имада, тот ворвался в помещение, как преданный и послушный пес. Услышав приказание хозяина, он выволок покойника на освещенное место — в центр помещения, напротив стола с лампой. Бледные лучи лампы осветили вмиг всю трагедию и подступные ужасающие деяния колдуна.

Абрафо махнул рукой, и его верный слуга исчез, покинув помещение.

— Папа, мне страшно? — тоненьким, тихим, умоляющим голоском, сказала Захра на ухо отцу. — Что они хотят с ним сделать? Он ведь убил его, правда?

Отец не знал, что ответить. Больше всего на свете он хотел, чтобы ее здесь не было, чтобы она не видела всех этих жутких сцен убийств.

— Что этим людям надо от нас? — продолжала вопрошать перепуганная девушка. Она взглянула преданным взглядом в озабоченные и беспокойные глаза отца, затем, словно прочитав в них ответ, сказала, вспомнив его учения:

— Они могут отобрать у нас дом, родину, все наши вещи, сковать страхом наши тела, но они не смогут проникнуть в наши мысли и похитить наши мечты.

Он отвел взгляд, опустил глаза и обнял ее голову, прижимая ее к груди. Она услышала его, тревожно бьющееся, сердце, и оторвав голову, и вновь бросив пронзительный взгляд преданного ученика, посмотрела ему в глаза.

Тяжело выдыхая, словно избавляясь от какой-то тяжести, он ответил ей:

— Ты ошибаешься. К сожалению, и мечты они могут отнять у нас.

Помолчав немного в раздумье, он продолжил, словно его посетила одна из тех спасительных мыслей, которые появляются у нас в тяжелые, казалось, безвыходные, минуты:

— Ты верь мне, с тобой все будет хорошо, я не допущу это зло, и сделаю так, что оно сгинет.

Девушка, в знак согласия и понимания, искренне качнула головой.

— Я знаю, папа, ты справишься. Я верю в тебя.

Тем временем, Абрафо приступил к какой-то тайной черной магии. Он стал что-то шептать себе под нос, прочертил мелком круг так, чтобы труп Абу находился в центре, потом принялся что-то делать на своем страшном окровавленном столе, где керосиновая лампа все еще бросала бледные лучи, освещая зловещее место. Вдруг он остановился, и повернувшись лицом к камере Салеха, торжествующе произнес:

— Если ты против меня, то отойди в сторону; если ты за меня, то смотри и восторгайся мной! — громко сказал Абрафо, пытаясь привлечь внимание Салеха.

Эти слова были направлены именно Салеху, отказавшему ему. Он уже начал жалеть об этом. Умер его друг, а рядом сидела на корточках, прислонившись к его груди, родная дочь. Во что он втянул ее? Почему так все произошло? Почему он, помогая людям столько лет, не смог предвидеть собственного будущего? А может оно было для него закрыто, тая в себе некую цель, которая еще не наступала. И он, Салех, был выбран для исполнения этой цели. Сколько еще людей должно было умереть, чтобы эта злобная тварь, трясущаяся над столом, успокоилась?