Он придвинулся ко мне, чтобы подавить, запугать своимигабаритами. Это было внушительно, но я, сколько себя помню, всегда была самыммаленьким пацаном во дворе.

- Я не пойду выяснять к Эдуарду. Я выясню это с тобой. Или утебя яиц не хватит, чтобы против меня попереть? - Я резко засмеялась. - Ах, извини,забыла, только они у тебя и есть.

Он потянулся ко мне быстрым движением. Думаю, хотел простополапать, но ждать я не стала. Я отпрянула и бросилась на пол, выхвативбраунинг еще до того, как стукнулась задом об пол. Вытаскивая оружие, я неуспела руками смягчить удар от падения. Стукнулась я тяжело, и удар отдался впозвоночнике.

Он вытащил откуда-то клинок длиной с его предплечье. Лезвиеуже опускалось вниз, а пистолет еще не целился точно ему в грудь. Кто пуститпервую кровь, еще было неясно, но ясно было, что кровь пойдет у обоих. Всезамедлилось до той кристальной четкости, когда в твоих руках все время мира,чтобы навести оружие, уйти от клинка, и вместе с тем все происходит смолниеносной быстротой, и ничего не остановить, не переменить.

- Стоп! - прорезал комнату голос Эдуарда. - Того, кто пуститпервую кровь, я застрелю собственной рукой.

Мы оба застыли. Олаф заморгал, будто время потекло с обычнойскоростью. По всей вероятности, сегодня мы друг друга не убьем. Но мой пистолетцелился ему в грудь, и его рука с зажатым в ней ножом была занесена надо мной.Хотя не нож - а скорее всего меч. Откуда только он его вытащил?

- Брось нож, Олаф, - велел Эдуард.

- Пусть сначала она уберет пистолет.

В его темных глазах я видела ненависть, которую сегодня уженаблюдала на лице лейтенанта Маркса. Они оба ненавидели меня за то, что не вмоей власти было переменить: один - за врожденный от Бога дар, другой - за то,что я женщина. Забавно, до чего одна безрассудная ненависть похожа на другую.

Пистолет в моей руке ровно смотрел в грудь Олафа, и ямедленно выдохнула, выпустила воздух из тела, ожидая, пока Олаф решит, как намсегодня поступить. Либо мы работаем над делом, либо копаем могилу - или две,если он достаточно быстр. Я знала, что бы выбрала я, но знала и то, чторешающий голос - не мой. И даже не Олафа - голосовать будет его ненависть.

- Брось нож, и Анита уберет пистолет, - сказал Эдуард.

- Или застрелит меня безоружного.

- Она этого не сделает, - сказал Эдуард.

- Она теперь меня боится, - возразил Олаф.

- Может быть, - согласился Эдуард. - Но меня она боитсябольше.

Олаф посмотрел на меня сверху вниз, и сквозь ненависть игнев проскользнула тень неуверенности.

- Нет, я всажу в нее нож. Она меня боится.

- Объясни ему, Анита.

Оставалось надеяться, что я правильно поняла, чего Эдуардхочет.

- Я тебе всажу две пули в грудь. Может быть, тебе удастсяотрезать от меня кусок раньше, чем ты грохнешься. Если ты по-настоящему хорошоработаешь ножом, может, даже ты успеешь полоснуть меня по горлу, но все равноты будешь мертв.

Я надеялась, что он примет решение достаточно быстро, потомучто очень неудобно держать положение стрелка, сидя на заднице. У меня спиназатечет, если я в ближайшее время не изменю позу. Страх уходил, оставляя за собойпустоту. Я устала, а ночь только начиналась. Еще часы пройдут, пока можно будетзаснуть. И я устала от Олафа. Было у меня такое чувство, что если я не убью егосейчас, то мне еще представится шанс.

- Кого ты больше боишься, Анита? Меня или Олафа?

Я, не отводя глаз от Олафа, ответила:

- Тебя, Эдуард.

- Объясни ему почему.

Будто учитель тупому ученику говорит, что делать, но отЭдуарда я готова была это стерпеть.

- Потому что ты никогда не позволил бы мне так на тебянаставить пистолет. Никогда не позволил бы своим эмоциям поставить тебя вопасность.

Олаф моргнул, глядя на меня.

- Ты меня не боишься?

В его вопросе прозвучало разочарование, в котором былочто-то детское, мальчишеское.

- Я не боюсь ничего из того, что могу убить.

- Эдуарда тоже можно убить, - сказал Олаф.

- Да, но может ли это сделать кто-нибудь из присутствующих?Вот в чем вопрос.

Олаф теперь глядел на меня более озадаченный, чемразгневанный. И начал медленно опускать клинок.

- Брось его, - произнес Эдуард ровным голосом.

Олаф уронил лезвие на пол. Оно упало, зазвенев.

Я встала на колени и отодвинулась вдоль стола, попутноопуская пистолет. На ноги я встала у конца стола, где стоял Бернардо. Я глянулана него:

- Отойди к Эдуарду.

- Я же ничего не делал, - ответил он.

- Отойди, Бернардо. Мне нужно место.

Он открыл рот, будто хотел возразить, но Эдуард его перебил:

- Сделай, как она говорит.

Бернардо отошел.

Когда они все оказались на том конце комнаты, я убралапистолет.

У Эдуарда в руках был большой картонный ящик, переполненныйпапками. Сейчас Эдуард поставил его на стол.

- У тебя даже пистолета не было, - возмутился Олаф.

- Он мне не был нужен.

Олаф резко прошел мимо Эдуарда в коридор. Хотелось мнедумать, что он пошел собирать вещи, но вряд ли мне выпадет такое счастье. Я егознала меньше часа, но уже убедилась, что он никому не лапушка.

Убийство всегда порождает кучу бумаг, но серийное убийствоспособно утопить в бумагах все. Мы с Эдуардом и Бернардо прорывались противтечения уже с час, а Олаф так и не вернулся. Может, он решил собрать вещи иуехать? Я не слышала хлопанья дверей и шума машины, но я ведь не знала,насколько дом звуконепроницаем. Эдуарда вроде бы отсутствие Олафа небеспокоило, так что и я не стала на этом зацикливаться. Я уже прочла один отчетот корки до корки, чтобы составить общее впечатление, а кое-что даже привлекломое внимание. В разрезах на телах обнаружены следы обсидиана. Может быть,обсидианового лезвия. Хотя мы вроде бы были не в той части света? Или нет?

- Ацтеки сюда когда-нибудь доходили? - спросила я.

Эдуарду вопрос не показался странным.

- Да.

- И я не первая обратила внимание, что обсидиан можетозначать ацтекскую магию?

- Не первая.

- Спасибо за сообщение, что мы ищем ацтекского монстракакого-то вида.

- Местные копы говорили с ведущим в этой области экспертом.Профессор Даллас не может указать какое-либо божество или предание, котороеможно было бы связать с этими убийствами и увечьями.