Эдуард тоже выпрямился.

- Нет, мы не говорили о деле.

Бернардо посмотрел на нас обоих по очереди, на губах егоиграла улыбка, чего нельзя было сказать о глазах. Ему не понравился ни нашсерьезный вид, ни то, что разговор шел не о деле, а он не знал, о чем. Я быспросила. Эдуард бы мне не сказал, но я бы все равно спросила. Быть женщиной -это иногда преимущество.

- Ты говорил, что у тебя есть досье по случаям в Санта-Фе, -напомнила я.

Эдуард кивнул и встал.

- Я их принесу в столовую. Бернардо, проводи ее.

- С удовольствием.

Эдуард сказал:

- Обращаться с Анитой как с девушкой с твоей стороны будетошибкой, Бернардо. Это разозлит меня настолько, что придется тебя заменить дажена этом позднем этапе.

С этими словами он вышел через правую дальнюю дверь. Пахнулоночным воздухом, послышался стрекот цикла, и дверь закрылась.

Бернардо глядел на меня, качая головой.

- Никогда не слышал, чтобы Эдуард так говорил о какой-нибудьженщине, как говорит о тебе.

Я подняла брови:

- То есть?

- Он говорит так, будто ты очень опасна.

В этих темно-карих глазах светился ум, который скрывался закрасивой внешностью и очаровательной улыбкой. Ум этот не был виден, когдаБернардо натягивал маску монстра. Впервые я подумала, что будет ошибкой егонедооценить. Он был не просто человек с пистолетом. А кем еще - предстоялоузнать.

- А я что, должна сказать: да, я опасна?

- А это так? - спросил он все с тем же внимательнымвыражением на лице.

Я в ответ улыбнулась:

- Ладно, по коридору ты пойдешь впереди.

Он склонил голову набок:

- А почему нам не пойти вдвоем, рядом?

- Потому что коридор слишком узок. Или я ошибаюсь?

- Нет, не ошибаешься, но ты действительно думаешь, что язастрелю тебя в спину? - Он широко развел руками и медленно повернулся. - Кудабы я мог спрятать оружие?

Когда он описал полный оборот, на лице его была все та жечарующая улыбка.

Я не купилась.

- Пока я не переберу эти густые волосы и не охлопаю тебя поштанам, я буду считать, что ты вооружен.

Улыбка чуть поблекла.

- Мало кто подумал бы о волосах.

Значит, у него действительно что-то спрятано. Если бы он насамом деле был безоружен, он бы поддразнил меня и предложил себя обыскать.

- Наверняка нож. Для пистолета, даже для"дерринджера", у тебя волосы недостаточно густые.

Он протянул руку за голову и вытащил узкий клинок,вплетенный в волосы. Потом он стал играть ножом, вертя его то за лезвие, то зарукоятку, пропуская через длинные тонкие пальцы.

- Это благодаря этническим навыкам ты так хорошо владеешьножом? - спросила я.

Он засмеялся, но как-то невесело. Еще раз перекрутив лезвиев руке, он перехватил его за рукоятку, и я напряглась. Я стояла за диваном, ноесли он действительно умеет обращаться с ножом, у меня не хватит временискрыться или выхватить пистолет. Слишком он был близко.

- Я мог бы обрезать волосы и надеть костюм, ни длябольшинства людей я все равно останусь индейцем. Если не можешь чего-тоизменить, то получи от этого удовольствие.

Он сунул нож обратно в волосы - плавным небрежным движением.Мне нужно было бы для этого зеркало, да и то я бы половину волос у себяотрезала при этом.

- Пытаешься играть по правилам корпоративной Америки?

- Ага.

- Но сейчас ты занят чем-то совсем другим.

- Я все еще играю за корпоративную Америку. Защищаюносителей костюмов, которым нужны яркие громилы. Такие, чтобы друзьяобзавидовались, какие они крутые.

- И это представление с ножом устраиваешь по команде? - спросилая.

Он пожал плечами:

- Иногда.

- Надеюсь, тебе за него хорошо платят.

Он улыбнулся:

- Либо да, либо я этого не делаю. Может, я для них знаковыйиндеец, но я - богатый знаковый индеец. Если ты так знаешь свое дело, какЭдуард про тебя думает, то ты была бы лучшим телохранителем, чем я.

- Почему?

- Потому что в большинстве случаев телохранитель не долженбросаться в глаза. От него не требуется яркость или экзотика. Ты симпатичнаядевушка, но вполне обыкновенная, ничего слишком ослепительного.

Я с ним согласилась, но сказала:

- О, вот сейчас ты много очков заработал.

- Ты мне отлично объяснила, что у меня шансов нет, так чегомне трудиться врать?

Я не могла не улыбнуться:

- Ход мыслей поняла.

- Может, ты немного смугловатая, но можешь сойти за белую, -сказал Бернардо.

- А мне не надо. Я и есть белая. Просто моя мать случайнобыла мексиканкой.

- А у тебя кожа отцовская? - спросил он.

- Да, а что? - кивнула я.

- И тебя некто об этом напрямую не спрашивал?

Я задумалась. Моя мачеха старалась побыстрее просветитьнезнакомцев, что я - не ее дочь. Нет, я не приемыш. Я ее падчерица. (Ага, вродеЗолушки.) Люди грубые спрашивали: "А кто была ее мать?"

На это Джудит быстро отвечала: "Она быламексиканка". Хотя последнее время она стала говорить"испаноамериканка". Никто никогда не мог бы обвинить Джудит вполитической некорректности по расовым вопросам. Моя мать погибла задолго дотого, как политическая корректность стала модой. Если ее спрашивали, она всегдагордо отвечала: "Мексиканка". Что годилось для моей матери, годится идля меня.

Этим воспоминанием я делиться не стала. Я никогда даже сотцом им не делилась и с чужим человеком тем более не собиралась.

- Когда-то я была помолвлена - до тех пор, пока его мать неузнала, что моя мать была мексиканкой. Он был голубоглазый блондин,олицетворение белой расы из породы БАСП. Моей будущей потенциальной свекрови незахотелось, чтобы на родословном древе появилась из-за меня темная ветвь.

Вот так вкратце, без эмоций можно было рассказать этот оченьболезненный случай. Он был моей первой любовью, первым любовником. Я считала,что он для меня все, но я для него всем не являлась. Больше я не позволяла себетакой всеотдачи и пылкости в чьих бы то ни было объятиях. Жан-Клод и Ричард ещеоба платили по счету, выставленному той первой любви.

- Ты себя считаешь белой?