Я кивнула:

- Ага. А теперь спроси меня, достаточно ли я бела.

Бернардо поглядел на меня.

- Достаточно ли ты бела?

- Согласно мнению некоторых людей, нет.

- Например, кого?

- Например, не твое собачье дело.

Он развел руками:

- Извини, я не хотел наступать на мозоль.

- Хотел, хотел, - ответила я.

- Ты серьезно так думаешь?

- Ага, - сказала я. - Я думаю, ты завидуешь.

- Чему?

- Тому, что я могу сойти за белую, а ты нет.

Он открыл рот, и на его лицо просто хлынул поток эмоций:гнев, юмор, отрицание. Наконец он состроил улыбку, но не слишком счастливую.

- А ведь ты стерва, ты это знаешь?

Я кивнула:

- Ты меня не подкалывай, и я тебя не буду.

- Договорились. - Улыбка Бернардо засияла шире. - А теперьпозвольте мне проводить вашу лилейно-белую задницу в столовую.

Я покачала головой:

- Иди вперед, высокий темный жеребец, чтобы я полюбоваласьтвоей задницей, пока будем идти по коридору.

- Только если ты потом пообещаешь поделиться впечатлениямиот зрелища.

Я приподняла брови:

- Хочешь получить критический отзыв о своих ягодицах?

Он кивнул, и улыбка у него уже была довольная.

- Ты такой эгоцентрист или просто пытаешься сделать мненеловко?

- Угадай сама.

- И то, и другое, - предположила я.

Улыбка растянулась до ушей.

- Ты действительно такая умная, как кажешься.

- Шевелись, Ромео. Эдуард не любит, чтобы его заставлялиждать.

- Чертовски верно.

Мы пошли по короткому коридору: он впереди, я за ним.Бернардо шагал подчеркнуто скользящей походкой, и я действительно гляделаспектакль. Пусть меня подстегивала всего лишь интуиция, но я была готовапоспорить, что Бернардо и вправду попросит меня высказать мнение, причемгромогласно и публично. Почему это, когда есть верный предмет для спора, никогорядом не бывает, чтобы заключить пари?

В столовой было больше тяжелых темных балок и в основномжелтовато-белые стены. Если судить по стульям, то обеденный стол тоже былчерный с серебром. Но его скрывала скатерть, похожая на еще один коврик работынавахо. Хотя на ней тускло-красные полосы чередовались с черным и белым цветом.Даже металлический канделябр на середине стола был черным с красными свечами.Приятно, что какой-то цвет не привнесен сюда Донной. Мне понадобились годы,чтобы сломать пристрастие Жан-Клода к белому и черному. А поскольку я Эдуардувсего лишь друг и не больше, не мое дело, как он декорирует свое жилище.

В углу был камин, почти такой же, что в гостиной, только вбелую известь вмазали большой кусок черного дерева. Я бы назвала его каминнойполкой, но он недостаточно выдавался из стены. Настоящая каминная полка былаукрашена красными свечами всех форм и размеров, некоторые просто держались насвоих вощаных подножиях, другие стояли в металлических подсвечниках. Двакруглых возвышались над остальными, и свеча в них насаживалась на иглу. Зеркалос серебряной старинной оправой висело за свечами, и когда они горели, то должныбыли в нем отражаться. Странно, я не думала, что у Эдуарда может бытьпристрастие к свечам.

Окон в комнате не было, только дверной проем, ведущийнаружу. Стены поражали белизной и пустотой. Почему-то эта скудость убранствавозбуждала клаустрофобию.

В дальней двери появился мужчина. Ему пришлось пригнуться,чтобы не зацепить лысиной за притолоку. Он был повыше Дольфа, имеющего рост вшесть футов восемь дюймов, то есть был самым высоким человеком, которого я вжизни видела. На фоне его лысины особенно выделялись кустистые черные брови датень бороды, обрамляющая щеки и подбородок. Одет он был в атласные черныепижамные штаны. А шлепанцы на нем норовили вот-вот свалиться с ног. Олаф - ктоже еще это мог быть? - передвигался в них совершенно непринужденно. Перешагнувчерез порог и выпрямившись, он направился дальше, как отлично смазанная машина,мышцы ходили под бледной кожей. Высокий, без капли жира, сухощавый, поджарый имускулистый, он обошел вокруг стола, и я отодвинулась автоматически, чтобымежду нами оказался стол.

Олаф остановился, я тоже. Мы разглядывали друг друга поразные стороны стола. Бернардо стоял у дверей, у дальнего конца стола, и смотрелна нас. Вид у него был встревоженный. Наверное, думал, должен ли он броситьсямне на помощь, если таковая мне понадобится. А может, ему просто не нравилосьповисшее в комнате напряжение. Мне оно точно не нравилось.

Если бы я не сдвинулась, когда он вошел, был бы уровеньэтого напряжения ниже? Может быть. Но я давно научилась доверять своемуинстинкту, а он подсказывал: держись так, чтобы он до тебя не дотянулся. Однакоя постаралась вести себя любезно.

- Ты, наверное, Олаф. Фамилию я не расслышала. А я АнитаБлейк.

Темно-карие глаза Олафа выглядывали из глубоких глазниц,которые с крупными скулами напоминали пещеры, где они и днем были бы в тени. Онсмотрел на меня, будто я ничего и не сказала.

Я снова попыталась - уж чего-чего, а назойливости мне не занимать.

- Алло, Земля вызывает Олафа.

Я глядела ему в лицо, и он не моргнул, никак не показал, чтоон что-то слышал. Если бы он не смотрел на меня свирепым взглядом, я быдопустила, что он меня игнорирует.

Я покосилась на Бернардо, но не теряла из виду великана поту сторону стола.

- Это как понимать, Бернардо? Он вообще-то разговаривает?

- Разговаривает, - кивнул Бернардо.

Я снова полностью переключилась на Олафа.

- Так ты не хочешь разговаривать именно со мной, да?

Он продолжал смотреть.

- Ты думаешь, что не слышать сладкие звуки твоего голоса -это наказание? Мужчины вообще такие болтуны, и так приятно помолчать дляразнообразия. Спасибо тебе за доставленное удовольствие, деточка.

Последние три слога я произнесла раздельно, отчетливо.

- Я тебе не деточка.

Голос был низкий, глубокий, под стать широкой груди. Говорилон чисто, но с каким-то гуттуральным акцентом, немецким, похоже.

- Оно заговорило! Стой, сердце! Сердце, стой!

Олаф нахмурился:

- Я не был согласен, чтобы тебя включали в эту охоту. Нам ненужна помощь от женщины. Ни от какой.

- Ну, Олаф, деточка, чья-то помощь вам нужна, потому что вывсе трое ни хрена не выяснили про эти увечья.