Я хватаю губку и принимаюсь усердно тереть плиту.

– Наш прошлый разговор закончился ужасной ссорой. – Я прикусываю губу. – И чувствую я себя ужасно после этого.

– Вот так маме и скажи, – ласково говорит Марта.

– Рядом с ней я могу думать только о смерти Карлы.

– И это скажи. Вам давно пора нормально поговорить.

– Бабушка только этого и ждет.

– Ну вот, ты же знаешь, что твоя бабушка не ошибается. Мы тут все от Эйлин без ума, Фитц – в том числе. Я даже подумываю сделать себе браслетик со словами: «Что бы сделала Эйлин Коттон?»

После разговора выхожу пробежаться, но в итоге просто иду шагом по своему обычному маршруту и смотрю по сторонам. Деревья уже все распустились, и у каждого свой цвет зелени и вид листочков, каменные ограды сложены замысловатой мозаикой, а на сонных овечьих мордах читается тень укора.

Спустя десять километров мучительных раздумий я сажусь на пень возле ручейка и решаюсь позвонить маме. Безмятежнее места не найти. То что нужно для трудного разговора.

– Лина?

– Привет, мам.

Я на мгновение закрываю глаза, чувствуя приближающуюся волну эмоций. На этот раз мне немного легче: я была к ним готова, а значит, они владеют мной немного меньше.

– Бабушка хочет вернуться в Хэмли.

– Лина, прости, ради бога! – быстро говорит мама. – Я ее не просила. Даже написала ей вчера вечером, что она должна остаться в Лондоне, честное слово, написала. У меня просто был момент слабости, когда я позвонила ей, а она решила…

– Все в порядке, мам, я не сержусь.

Мы молчим.

– Хотя нет, сержусь. – Я пинаю камень, и он скатывается в ручей.

– Надо было раньше нам обо всем поговорить. Я надеялась, со временем ты остынешь, поймешь… Я только поддерживала Карлу в ее выборе, Лина. Если бы она решила сделать еще одну операцию или пройти курс химиотерапии, я бы и это поддержала. Но она не хотела, милая.

Щиплет глаза – верный признак приближающихся слез. Я знаю, что она меня не обманывает. Просто…

– Иногда легче злиться, чем горевать, – озвучивает мама мою мысль. – И на меня легче злиться, чем на Карлу, я полагаю.

– Карла умерла, на нее уже не накричишь, – говорю я со слезами в голосе.

– Да? А я иногда кричу.

Представив это, я тихонько смеюсь.

– Знаешь, она бы на тебя обиделась. Как это так: не хочешь ругаться с ней только из-за того, что она умерла? Ты же знаешь, она требовала относиться ко всем одинаково.

Я снова смеюсь. Смотрю на веточку, зацепившуюся за камень, трепещущую в потоке, и вспоминаю, как мы с Карлой и бабушкой играли в Пустяки из «Винни-Пуха» – бросали веточку в ручей и смотрели, какая первая доберется до финиша.

– Извини, что я позвонила бабушке. – Мамин голос становится тише. – Это был момент слабости. Иногда я чувствую себя очень… одинокой.

Я вздыхаю.

– Ты не одна, мам.

– Я ей перезвоню. Скажу, что ты мне сейчас нужнее и чтобы она не приезжала. И точка.

– Спасибо.

– Ты мне правда очень-очень нужна. Но в тот момент мне была нужна моя мама.

Я смотрю, как бурлит вода.

– Да. Я понимаю.

Должна сказать, что, помогая мне с клубом, Фитц раскрылся с неожиданной стороны. График у него сейчас странный – он работает портье в каком-то фешенебельном отеле, но если он дома, то занят делами клуба: рисует какие-то планы или сидит за ноутбуком, изучая специфику благотворительных организаций. Он занимается всеми административными делами «Серебра Шордича», а еще напечатал плакаты с нашей эмблемой. Я несколько недель твердила ему, что он должен быть более активным в своих карьерных амбициях, но такого рвения, признаться, не ожидала.

– Готово! – Он отступает от стены, на которой теперь красуется большая черно-белая фотография.

– Чудесно смотрится. Финальный штрих.

На фотографии наш дом в пятидесятых, когда здесь еще была типография. У входа стоят служащие: болтают и курят, подняв от ветра воротники. Прекрасное напоминание, что этот дом не просто отдельные квартиры, это единое здание со своей историей.

Я улыбаюсь, оглядывая созданное нами пространство. Замечательный вышел клуб. Под великолепными окнами стоит диван сочного красного цвета, вдоль стены тянется длинный обеденный стол, рядом – отдельные столики со стульями разной формы и цвета (очаровательно смотрятся), ждущие любителей домино и карт.

Все-таки хорошо, что я осталась. А еще лучше, что Мэриан сама попросила не приезжать. Камень с души упал, когда она сказала, что им с Линой нужно побыть вдвоем.

Звонит мой телефон. Фитц находит его на диване и передает мне.

Бетси. Ох, я же сама собиралась ей позвонить, но забегалась с делами клуба.

– Бетси, а я как раз собиралась тебе набрать! – говорю я в трубку, морщась от неловкости.

– Привет, Эйлин, – отвечает она нарочито жизнерадостным голосом.

Я отлично знаю Бетси, так что без труда распознаю в ее тоне признаки плохого дня. Теперь я чувствую себя еще более виноватой.

– Как дела? Что-то случилось? – осторожно интересуюсь я.

– Да потихоньку. Звоню сказать, что мой внук сегодня приезжает в Лондон!

– Чудесная новость!

Ее внук – изобретатель, постоянно придумывающий нелепые ненужные приспособления. Но из всей семьи только он общается с бабушкой, и за это я его уважаю. Раз Бетси точно знает о его планах, значит, он звонил совсем недавно. Это замечательно. Вот бы он заставил свою мать сделать то же самое…

– Это внук, который изобрел…

И зачем я только открыла рот?

– Лопатку для хумуса! – гордо произносит Бетси. – Да, он самый. Говорит, у него встреча в Лондоне, и я подумала: боже, какое счастливое совпадение, наша Эйлин тоже в Лондоне! Вам нужно увидеться, пообедать!

Я поджимаю губы. Бетси, похоже, забыла, что Лондон занимает девятьсот квадратных километров и в нем проживает более восьми миллионов человек.

– Он тебе позвонит, договоритесь. Подумала, что тебе может быть одиноко.

У меня не хватает духу ей противоречить. Нет, сперва мне и правда было тоскливо, но теперь у меня почти не остается времени на одиночество: встречи с Тодом, дела клуба, сплетни с Летицией.

– Кстати, он тоже «в активном поиске», так что может дать пару советов, – продолжает Бетси.

– В активном поиске?

– Да! Сам про себя так говорит. Постоянно переписывается в телефоне. Сможет, наверное, и тебя научить.

– Было бы прекрасно, – говорю я задумчиво. – Бетси, а напомни-ка кое-что о нем. Каких женщин любит, о чем мечтает, каких политических взглядов придерживается? Он высокий?