— Да.

— Он был в Освенциме с моим мужем, он видел его в последний раз. Поговори с ним.

— Я говорила.

— Значит, ты все знаешь. Тогда про Эрец. В Праге я сошлась с симпатичным парнем по имени Дов, и он предложил мне нелегальную эмиграцию. Называлось это «Алия-Бэт». Англичане твердо держались квоты, но мелкими партиями по морю евреи туда переправлялись. С переменным успехом. Мне повезло. Я воссоединилась с евреями Ближнего Востока. Дов привез меня в кибуц и исчез. Я была на третьем месяце беременности. Он появился, когда мне пришла пора рожать, признался, что любит другую, но готов заботиться о ребенке. Честно и благородно. Я родила девочку, вскоре встретила Давида по фамилии Давид, он полюбил меня, и у нас родился сын. Я стала Стеллой Давид. На латыни «стелла» — «звезда». Так что я стала звездой Давида.

Стелла достала из сумки фотографии многочисленного семейства, назвала каждого по имени. Я ждала, когда же появится фотография Карела Хутера. Но она так и не появилась. Или не взяла с собой, или не было. Скорее всего, второе. В Освенциме все сжигали, в Брно после войны она была всего один день, а в дом, где могли быть фотографии, ее не пустили.

— Давид был человеком исключительным. Когда нашей дочке исполнилось сорок лет, она захотела узнать правду о своем отце, и Давид помог ей его найти. Дов, как выяснилось, дослужился до генерала Израильской армии. У дочки трое детей, и у сына — трое. Детям о Катастрофе мы не рассказывали. Так вот Рон, мой четырнадцатилетний глухонемой внук — представь, я выучилась говорить на пальцах, — стал расспрашивать меня о Катастрофе, единственный из всех. И я рассказываю ему эту историю на пальцах. Это тяжело, я устаю и быстро выдыхаюсь. А мальчик пытливый, он хочет знать еще и еще. Когда он научился писать по-английски, он связался с вашингтонским музеем Катастрофы. Они ему отвечают, так что пока можно перевести дух.

Стелла перевела дух, попросила счет.

— У меня хотели взять интервью для фонда Спилберга. Я сказала об этом сыну, а он на это: «Мама, соглашайся. Может, хоть они смогут вытрясти из тебя то, что ты сознательно в себе похоронила?» Как тебе это нравится? Начитался всякой белиберды о психологии выживания. Мол, мы прячемся от самих себя и тем самым вгоняем в депрессию окружающих.

Официантка принесла счет, я достала кошелек.

— Это показывай кому-нибудь другому, — сказала Стелла и положила карточку на блюдце. — Вдовы Давида непреклонны.

* * *

Вскоре я получила от нее письмо с ксероксом скверного качества. Карел Хутер. Здоровенный засвеченный лоб выглядел белой лепешкой, брови чернющие, вдобавок ко всему какое-то серое пятно между нижней губой и маленьким квадратным подбородком.

Я позвонила Стелле, поблагодарила ее и спросила, есть ли у нее сама фотография.

— Есть. Но величиной с ноготок. Из медальона.

— Из медальона?

— Да. А что в этом удивительного?

— Но его же надо было где-то хранить…

— Вот еще незадача! Оставила подружке-полукровке в Терезине, как правило, полукровок на восток не отправляли. С моим врожденным здоровым пессимизмом я чуяла, чем дело пахнет. Короче, пошла я туда, где делают копии, и попросила увеличить малявку. Что тебе сказать, у меня был шок. Я наконец разглядела своего Карличка. Столько лет пролежал он, покрытый пятнышком тусклой слюды… И вдруг — проявился. Глаз от такого мужчины не отвести, верно?

— Да…

— Что-то еще надо?

— Стелла, для книги придется отсканировать оригинал…

— Это я не умею.

— А что, если попросить Рона?

— Как я объясню ему на пальцах, что именно нужно?

— Дай мне его электронный адрес, я объясню. Уж если он переписывается с музеем Катастрофы, это дело он осилит.

Через месяц скан приличного качества достиг Иерусалима. Фото Карела Хутера, опубликованное на 392‐й странице английского издания книги про лекции в Терезине, при печати вышло хуже, чем фото его друга-сиониста Камило Кляйна, отсканированного с оригинала.

Я послала Стелле книгу с дарственной надписью.

Она была потрясена. Не столько самой книгой, сколько тем, что жива Рахель.

— Почему вы мне не сказали об этом!?

— Мы с вами не говорили о Камило. С Рахелью мы встречались давно. Она подарила мне последнее письмо Камило и фотографию.

— Я бы тебе одолжила медальон… Жаль, ты не попросила. Мой Карличек получился бледным… Но это не главное! Видимо, ты послала книгу нам обеим одновременно. Как только я принесла с почты бандероль, звонит Рахель, представляешь? На следующей неделе еду к ней в кибуц. С той поры, как вышла замуж за Давида, я ни разу не посещала затухающих очагов сионизма. А вдруг в разговоре с Рахель что-то еще всплывет? У тебя про Камило целых три страницы, а про моего Карличка — одна. Сможешь добавить?

Но ничего не всплыло. Зато к рассказу есть что добавить. Сдружившись на старости лет с Рахелью, Стелла смягчилась к кибуцникам и евреям Ближнего Востока. О них-то и была лекция, причем единственная, которую ее муж прочел в Терезине. Что же он там говорил?

Кафе «Нава»

В конце прошлого тысячелетия Иерусалим перенес тяжелую полостную операцию. В его тело внедряли трамвайные пути. Раззявив пасти, гигантские черпаки доставали из глубины земли старую породу. Постройки, мешающие прокладке рельсов, удалялись, в обнаженные десны города вбивались штыри. Операция завершилась через десять лет. Швы зарубцевались. Город пришел в себя. Не в того себя, каким он был до трамваев, а в себя нового, куда более роскошного и удобного для перемещения. Серебристая тупоносая капсула с веселым звоном катила по рельсам центральной улицы Яффо. Что ей до домов, провалившихся в тартарары?

В одном из таких домов находилось кафе «Нава», где в пятницу днем и в некошерные праздники собирались «девушки» из Терезина. Как сейчас помню вход, рядом касса и витрина со сладостями, в глубине — широкие залы. За кассой стояла пышная блондинка родом из Польши, которая девочкой всю войну просидела в погребе.

— Красоту не пропьешь, — заметила по ее поводу Маргит, желейная дама с жабо из подбородков, самой-то ей и пропивать было нечего.

24 декабря 2005 года в «Наве» собралась бывшая чешская детвора, но без подарков. Что могут подарить друг другу старухи? Разве что свежевыжатые соки. Маргит на соки фыркала. Она — за пиво. Теперь уже, правда, безалкогольное.

— Мы и в Терезине справляли сочельник и в Иерусалиме справим! — в голосе Маргит звучал вызов, вряд ли обращенный к присутствующим, но все как по команде кивнули. Лучше ей не перечить. — А вот угадайте, девчонки, на кого я запала в Терезине? Ваши предложения! Голосуем списком?

Проголосовали единогласно — за Вилли Гроага, директора детдома девочек. Он был неотразим.