– И я, знаешь ли, сказала ей…

– Что ты ей сказала?

– Правду. Неужели ты думаешь, я стала бы лгать твоей матери?

– Нет, но что ты имеешь в виду под «правдой»?

– Это довольно легко, – сказала я в раздражении. – Люди считают тебя засранцем…

Майлз саркастически фыркнул.

– …потому что не знают тебя, а ты не позволяешь им узнать. И я сказала: да, у тебя есть друзья…

Он усмехнулся:

– И кто же это? Я так полагаю, что вся школа ненавидит меня.

– А клуб? Люди, с которыми ты постоянно общаешься? С которыми ты разговариваешь?

– Понятия не имею, с какой планеты ты к нам свалилась, но они мне не друзья. Когда-нибудь замечала, как они меня зовут? Даже Джетта называет меня «mein Chef». Я просто человек, который имеет право им приказывать.

– Ты издеваешься? – Мне хотелось рассмеяться и одновременно влепить ему смачную пощечину. – Как ты смеешь говорить, будто они тебе не друзья? Ты отрицаешь это, чтобы ни к кому не привязываться? Ты… Я не знаю… Ты вообще не хочешь друзей? Даже я их хочу!

Он запихал остаток сэндвича с цыпленком в рот и сидел, уставившись на дорогу, пока жевал. Остаток нашей трапезы прошел мирно: я думала над тем, почему кто-либо, даже он, может не хотеть иметь друзей, а Майлз не отрывал глаз от дороги, и огни шоссе отражались в его очках. Мы в молчании убрали за собой, в молчании засунули мусор в первую попавшуюся урну и в молчании забрались обратно в кабину.

А когда Майлз стал заводить мотор, тот издал лишь слабый беспомощный звук.

– Кажется, что-то не так, – сказала я.

– Да что ты говоришь? – бросил на меня саркастический взгляд Майлз. Он снова повернул ключ в зажигании. Щелк. Щелк. Щелк. Он несколько минут смотрел на приборную панель, еще раз попытался включить зажигание, а затем вышел из кабины и открыл капот.

Это не на самом деле. Холод пробрался мне под куртку. Мне не хотелось застрять здесь с Майлзом Рихтером посреди пустоты, ночью. Тебе снится удивительно ясный сон, скоро ты проснешься, и все будет хорошо.

– Не имею ни малейшего понятия, что не так, – глухо сказал Майлз. Я тоже вылезла из кабины и плечом отодвинула его от грузовика.

– Дай-ка я… – Я внимательно осмотрела мотор, пытаясь припомнить, чему учил меня папа, когда дело касалось машин. И тоже ничего не обнаружила.

Майлз облокотился о борт грузовика. Он скреб в затылке, изучал землю под ногами, будто что-то потерял. Такер говорил, что Майлз совершенно не разбирается в машинах, и я благодарила все святое, что такое произошло не на федеральной автотрассе.

– Я могу позвонить, – сказала я, открывая семейный мобильник для экстренных случаев, который дала мне мама. – Ты знаешь какие-нибудь автомастерские?

– Глядя на меня, можно сказать, что я знаю какие-нибудь автомастерские?

– Все остальное ты знаешь, так что я на всякий случай решила спросить. – Я начала набирать домашний номер.

– Проблема с машиной?

Я обернулась. Пожилой человек, лет, наверное, шестидесяти-семидесяти, подошел к грузовику с обеспокоенной улыбкой. Какую-то долю секунды мне казалось, что я знаю его – взгляд у него был совершенно как у Майлза. Майлз сжал челюсти, и я поняла: разговор придется вести мне. Я проверила, нет ли на человеке микрофонов или каких других странных предметов.

– Ага. Она не заводится, но с виду в порядке.

Мужчина кивнул:

– Не возражаете, если я взгляну?

Я пожала плечами, и мужчина шаркающей походкой подошел к грузовику и сунул голову под крышку капота.

– Если серьезно, – сказала я Майлзу, отвернувшемуся от меня; выглядел он злым и сконфуженным, – если бы у меня было столько друзей, я не стала бы вести себя так, будто не люблю их. И не говори, что не любишь, потому что я знаю, что любишь…

– Почему тебя это беспокоит? – спросил он.

Я посмотрела на него с каменным выражением лица:

– Правда? Ты еще этого не понял?

Глубокое дыхание, сжатые челюсти.

– Они не мои друзья, – сказал Майлз. – Они не хотят ими быть, как и все в этой школе. Они рядом со мной, потому что должны быть. Может, оставим эту тему?

– Прекрасно, а как насчет последнего вопроса твоей мамы? Ты счастлив? Я сказала ей, что сегодня с утра был счастливее, чем когда-либо. – Да, с пафосом я, пожалуй, переборщила, но не могла сдержать слова, срывающиеся с моих губ. – Ты можешь иметь друзей, можешь быть счастливым, но выбираешь другой вариант.

– Что ты пытаешься доказать мне? – рявкнул он столь оглушительно, что мне показалось, будто пожилой мужчина не высовывает голову из-под капота чисто из деликатности. – Кто ты такая, чтобы проповедовать мне о счастье? Глотаешь свои таблетки и делаешь глупые фотографии, надеясь, что мир не окажется в аду, когда ты в чем-то ошибешься и все поймут, что ты сумасшедшая. Пытаешься помочь мне с моей жизнью, а тем временем твоя разлетается на куски весь этот год! И мало того, ты тащишь за собой других – посмотри на Такера, который бегает за тобой, как собачонка, и я не сомневаюсь, ты ужасно раскаиваешься в том, что сделала ту работу, и даже не можешь признаться ему, что это твоих рук дело. Знаешь что? Если я и наглый засранец, тогда ты чертова лицемерка, и мы застряли на автостоянке «Уэнди» посреди пустоты и вопим ни о чем, и… и… – Его голос потерял свою силу. Он уронил руки, поверженный, на его лице теперь читалась не ярость, а вина. – И я довел тебя до слез.

Я вытерла слезы и посмотрела на капот грузовика, от души надеясь на то, что пожилого человека там не окажется.

– Ну что ж, не в первый раз.

Я повернулась и пошла прочь.

Сумасшедшая. Разлетается на куски. Лицемерка.

Он прав. Именно такая я и есть. Я называла его, Такера, и Селию, и МакКоя сумасшедшими, хотя сумасшедшей была я одна, я всегда была единственной сумасшедшей.

Я шла вслед за задними габаритными огнями. Не зная куда и в каком направлении. Не понимая даже, где в данный момент нахожусь. Я была, как Майлз точно сформулировал это, на стояке у «Уэнди», посреди пустоты, и я шла в никуда.

Уходя, я чувствовала, как Майлз наблюдает за мной. Может, они успели перекинуться парой слов с пожилым мужчиной. Я села в снег на краю парковки в футах пятидесяти от грузовика, подтянула колени к груди и стала глядеть на шоссе. Сколько раз я пыталась уйти от Майлза? Первый раз после вечеринки с костром – он остановил меня, потом, когда погиб Эрвин – и он опять не дал мне сделать этого. Но теперь он знал, что мне некуда идти.

Тяжелые ботинки проделали дорожку в снегу, и рукав куртки Майлза похлопал меня по плечу.

– Держи, – сказал он.

Я оттолкнула куртку.