– Наверное, мне единственной кажется, будто происходит что-то нехорошее, – сказала я.

– Может быть, вам следует поговорить с ней, – кивнула Джун. – Вдруг она не догадывается, что кто-то способен посочувствовать ей.

Прекрасно. Говорить с Селией – одно из моих любимых занятий. Даже если бы я хотела этого, как мне к ней подобраться? Разговоры приводили ее в ярость, а лучшими подругами мы с ней точно не были.

– И заодно попроси ее оставить меня в покое, – сказал Майлз.

Джун рассмеялась:

– Господи, ты никогда не умел говорить с девочками.

Майлз покраснел.

Джун посмотрела на меня:

– Когда мы жили в Германии, там была маленькая девочка, приезжавшая на ферму и разговаривавшая с ним. На его день рождения она испекла торт. Он удостоил ее всего трех слогов, а торт так и не взял.

– Она знала, что я не люблю шоколад, – буркнул Майлз. Его лицо стало еще краснее, а сам он вжался в кресло.

Это была ложь. Он съел торт «Черный лес», который я ему принесла.

– Ты жил в Германии? – спросила я, глядя на них обоих. – На ферме?

Брови Джун взметнулись вверх, и она посмотрела на Майлза:

– Ты не рассказывал Алекс об этом?

– Нет, он мне ничего такого не рассказывал.

Джун, нахмурившись, взглянула на Майлза, а тот лишь пожал плечами.

– Мы переехали туда, когда Майлзу было семь, а вернулись через несколько месяцев после того, как ему исполнилось тринадцать. – Джун повернулась ко мне: – Он очень горевал, но мой папа умер, и мы не могли больше там оставаться.

То, как она это сказала, заставило меня подумать, что причина была не только в этом. Что она упустила что-то важное, но продолжать не стала. Майлз сидел, скрестив руки, и не отрывал глаз от стены.

– Мне казалось, ты нашел друзей, – сказала Джун.

– Да. Такер Бомон – единственный, кто не издевался над моим акцентом, – зло ответил Майлз. – Закадычный друг.

– Мне нравится, когда говорят с акцентом, – спокойно сказала я.

– Большинству людей тоже, но только в случае, если с акцентом говорят горячие цыпочки и бронзовые парни, мускулистые и с обаятельными улыбками, а не щуплые всезнайки в одежде не по размеру, у которых нет абсолютно ничего общего со сверстниками.

Я не знала, что ответить на это. Джун, по всей видимости, тоже. Она закрыла рот рукой и стала озираться вокруг, словно искала, куда положила книгу.

– Я пойду в туалет, – внезапно сказал Майлз, вставая с кресла. – Вернусь через минуту.

Когда двойные двери закрылись за ним, Джун спросила:

– Он рассказал вам, почему я здесь?

Я кивнула.

– Сказал, что так получилось из-за его отца, верно?

Я снова кивнула.

– Так оно и было. Поначалу. Я не хотела оставлять Майлза с ним и боролась за то, чтобы выбраться отсюда. Сыну лучше, когда мы вместе, но я не могу отрицать, что здесь мне помогли. Теперь я чувствую себя… более уравновешенной. Все еще злой, но уравновешенной. И когда меня выпишут, я смогу делать то, что не могла прежде.

Она помолчала и снова посмотрела на двери.

– Алекс, если я задам вам несколько вопросов, вы постараетесь ответить на них честно?

– Да, конечно.

– У него есть друзья? Я понимаю, Майлза нелегко любить, и знаю, он думает, будто люди… ну, скажем, утомительны, но ведь даже самые необщительные с кем-то сходятся, и я не знаю… – Она замолчала и с надеждой посмотрела на меня.

– Думаю, у него есть друзья, – ответила я. – Все члены клуба – его друзья. Но он может не осознавать этого.

Джун кивнула.

– Второй вопрос. Люди считают его… неприятным?

Я бы рассмеялась, не будь Джун столь серьезна.

– Большинство считает его именно таким. Но это только потому, что они не знают его и он не пускает их в свой мир. Думаю, так ему больше нравится.

Джун опять кивнула.

– Сомневаюсь, сможете ли вы ответить на последний вопрос, но… – Она сделала глубокий вдох, совсем такой же, какой сделал Майлз, прежде чем спросить меня, хочу ли я поехать сюда:

– Он счастлив?

Вопрос застал меня врасплох. Счастлив ли он? Вправе ли я ответить на него? Наверное, единственный человек, который знает, счастлив ли Майлз, это сам Майлз.

– Если честно, понятия не имею, – сказала я. – Таким счастливым, как сегодня здесь, я его давно не видела. Но дома, в школе… Я бы сказала, что его счастье невелико.

Лицо Джун осунулось.

– Единственная причина, по которой я об этом спрашиваю, это то, что он очень старается. Когда он не в школе, то работает, только и делает, что копит деньги. Не помню, чтобы видела, как он тратил хоть десять центов на что-то кроме самых необходимых вещей. Даже когда он был маленьким, то не брал вещи, которые люди пытались купить ему.

Джун вздохнула и расслабилась.

– Все, что он действительно хотел иметь, – это знания: уравнения, чтобы решать, история, чтобы учить, информация, чтобы накапливать ее и использовать впоследствии…

– Он всегда носит с собой черный блокнот и все время что-то пишет в нем.

Джун улыбнулась:

– А, блокноты. Это с моей подачи. Кливленду, его отцу, никогда не нравилось, что сын умнее, чем он. И он сердился, когда Майлз поправлял его. Я боялась, он попробует выбить из сына любовь к обучению людей. И подсказала Майлзу записывать все, что он знает, в блокноты, а не говорить вслух, и, если он до сих пор делает так, значит, отцу не удалось изменить его ни на йоту.

Я хотела спросить больше, но не смогла признаться, что заглядывала в блокнот Майлза. Ну что ж, пойдем другим путем.

– А что он рассказывает обо мне?

Джун рассмеялась:

– Только хорошее. Он очень волнуется, что не нравится вам.

– Он волнуется, что мне не нравится? – Я не могла представить, что Майлза беспокоит чье-то мнение о его персоне, тем более мое. Мы весь год то и дело спорили, никак не могли найти общий язык, потому что он всегда бросался из крайности в крайность. Майлз Засранец или Майлз Семилетка.

О Боже, – подумала я. – А что, если он рассказал ей о поцелуе?

Должно быть, рассказал.

Что она подумала?

Что он подумал?

Сейчас лучше не говорить.

– Он помнит вас, – сказала Джун, и мой желудок совершил медленный кувырок.

– Помнит меня?

– Девочка, которая хотела освободить лобстеров. В тот день мы уехали в Германию. Я покупала какие-то мелочи в дорогу, а он захотел поговорить с вами. Ему понравились ваши волосы.