Слава протянул ей листок и ручку. Она написала: «Рада, что Райка сдохла».

В камере она лежала лицом вниз, бревно бревном, и думала только о том, что у бревна, как и у мертвых, горло не болит. И это лучше, чем ей сейчас. К ней заходили, сказали, что пришел адвокат подписывать с ней соглашение. Она показала жестами, что не может говорить и встать, повернулась лицом к стене.

…Она так низко пала тогда в своем страхе перед уходом Вадима, что пошла на невероятное унижение. Противозачаточные таблетки она принимала с самого начала их брака. Так они решили: если ребенок, то в такой ситуации, когда она сможет оставить работу, а у него все будет стабильно с работой и по деньгам. Все же кормилицей в семье в большей степени была она, а не он. А потом он бросил работу и стал всех обманывать, что его уволили. Она сразу поняла, что это обман. Не ребенок: никаких рабочих скандалов, конфликтов, никаких неприятных разговоров и, главное, его переживаний по этому поводу не было и в помине. И уже началось это помешательство с передачами Дины Марсель. Он так и не узнал, что их «супружеский долг», на котором настаивала именно она, был для нее адом, ничего, кроме отвращения к ситуации, она не испытывала. Продолжала принимать таблетки. Пока не пришла в голову эта сумасшедшая мысль: удержать его с помощью беременности. Дело в том, что каждый вечер Людмила боялась, что однажды он придет домой. И это была мука. Вдруг показалось, что ребенок все изменит, Вадим ведь добрый человек. Но и он начал себя с ней вести, как с врагом, способным на любой обман. Он, кажется, перестал верить в ее таблетки. Или просто дополнительно страховал себя. Он прерывал акт. Такие у них тогда были эти «супружеские отношения». Людмила ему, наверное, опротивела, она иногда задыхалась от ненависти.

И пошла на такое. Изобразила безумную страсть, целовала ему руки, говорила о том, как истосковалась, о том, что приняла сразу две таблетки… Сказала, что она не успевает его почувствовать, когда он оставляет ее раньше времени… Это все было безошибочно. Он, со своей порядочностью, с комплексом вины, которая была только в голове… В общем, получилось. Узнав, что она беременна, Людмила сразу придумала имя: Виктория – победа. Почему-то ей с самого начала казалось, что у нее может родиться только дочь. Но даже если мальчик, то Виктор.

Потом, когда ситуация качнулась в настолько худшую сторону, она почувствовала себя в мышеловке. Лежала ночами без сна рядом с Вадимом и придумывала, как ему отомстить. Иногда эта месть выглядела в ее воображении как казнь неродившегося ребенка. Потому что Вадим стал ее презирать. Просто шарахаться. Людмила вспоминала самые дикие случаи, о каких слышала от женщин. Например, спицей порвать в своей утробе это несчастное дитя. Она видела, как по ногам польется кровь, как она станет терять сознание от боли, как он перепугается насмерть, этот предатель, это жалкое ничтожество. Он, конечно, очень испугается, настолько, что они могут прожить на одном страхе много лет…

Она так не поступила. Оказалось, что для этого слишком слаба. А он уже жил рядом с ней и совсем без нее. Жалеть перестал. Ребенка… Да никакой мужчина не полюбит навязанного ему ребенка.

Когда он ушел, ей даже легче стало на какое-то время. Тело на двоих диктовало свои правила. Она готовилась. Да, девочка. Когда по ночам сильно толкалась в ее животе, даже вроде можно было рассмотреть то ножку, то головку – Люда разговаривала с ней. Называла не Викой, а Витой – жизнью.

Если бы она все бросила и уехала куда-то далеко, где даже телевизоров нет… Если бы… Да много на свете дорожек, чтобы не встретиться на них с тем, кого вычеркнула из жизни. Ее выписали на третий день: они обе были совершенно здоровы, а мест не хватало. Приданое она закупила заранее. Сразу стали звонить, поздравлять. Тогда у нее в знакомых еще были их общие друзья. Все радостно приветствовали ее дочку и еще более радостно сообщали о том, что Вадим женился на Дине.

К вечеру первого дня, проведенного дома, температура у нее взлетела до сорока. Но она не стала вызывать врача. Ночью сгорело молоко, ребенок плакал до утра. Она потащилась в женскую консультацию неподалеку, ей дали лекарства, назначили уколы, прикрепили к молочной кухне… Но она предпочла кормилицу. Это полезнее, молоко матери, пусть и чужой.

Температура, может, упала, может, нет. Людмила ее больше не мерила. Молоко все равно не появится. Его стало сжигать желание мести. Больше ничего Людмила не чувствовала в те дни. Это была адская боль. Не очень ласковая от природы, аккуратная до маниакальности, Людмила старалась как можно реже прикасаться к ребенку. Ее ненависть и агрессия могут быть заразными. Она иногда смотрела, как девочка припадала к полной груди кормилицы, и думала о том, что для счастья Вите нужно только одно: чтобы ее родной матерью была Полина. Людмила, обугленный демон мести, ничьей матерью быть не может. Так страшно она наказана за свой обман. А он, предавший и забывший не только ее, но и свое дитя, – он награжден. Блаженством любви. Да будет проклят он и его любовь. Ответить пришлось Вите.

– Вита-а-а-а-а! – вернулся к Людмиле голос. Она кричала на всю тюрьму. Потом, когда в камеру прибежали контролеры и врачи, она отчаянно отбивалась руками и ногами. Ее тоже били, пытаясь успокоить, хотели надеть наручники. Они оказались в ее руке, ими она разбила лицо женщине-врачу, та отшатнулась, упала. Людмила ногой била ее по лицу, чувствовала, что выбивает зубы…

Они вытащили свои дубинки, махали пистолетами, Людмила видела свою и чужую кровь. Потащили в карцер. А это все! Каменный гроб. Ни крючка, ни гвоздя, ни веревки. Ни осколка, ни железки, чтобы разрезать вены, по которым течет ее грязная кровь. И она всю ночь кричала, выла: «Вита-а-а-а!»

– Черт, – сказал пожилой контролер с рукой, забинтованной после укуса Людмилы. – Как в аду воет. Что за Вита?

– Говорят, у нее ребенок то ли помер, то ли убили, то ли она сама прикончила. Бешеная, – ответил молодой парень.

– Ребенок помер – это плохо, если сама прикончила – еще хуже, – сказал первый. – Бешеная или нет – не знать ей покоя ни на этом, ни на том свете. Видишь, как ее крючит…

После операции Дениса оставили в маленькой палате-закутке рядом с реанимацией. В коридоре сидели круглосуточно дежурные из отдела по расследованию убийств. Он – даже не подозреваемый, он точно убийца…

Денис встал на второй день, сам дошел в крошечную душевую. На третий день сам стал есть. Сестры и нянечки ничего не могли понять. Охрана, убийца… А они жалели его до слез. Он вообще похож на небесное чудо: высокий и тонкий, лицо как с картины, поперек почти детской груди – большой шрам. Они пили чай в ординаторской и вспоминали информацию о том, как таких мальчиков используют и подставляют настоящие убийцы.

Когда в коридоре появились Земцов с Кольцовым, сотрудники смотрели на них подозрительно, недоброжелательно. Следователь и сыщик остановились рядом с охранником.

– Ну, как он? – спросил Слава.

– Да как… Как в детском санатории. Ему носят какие-то домашние блюда, я тут от запахов слюной захлебываюсь. Он пару раз выходил в коридор. Пытался отжаться от стула. Не вышло. Застонал. Улыбается, здоровается.