И, конечно, Моресна.

Традицию подносить мне бокал какого-нибудь напитка она хранила столь же свято, как обязанность выносить на ужин свежеиспечённую буханку хлеба и смешанный собственноручно соус-другой. Находила на это время и силы и во время беременностей, и почти сразу после родов. Разумеется, и тут я принял из её вздрагивающих рук бокал, улыбнулся ей нежно… Не встретил ответа и насторожился.

Жена выглядела не просто встревоженной или расстроенной — она была совершенно выведена из равновесия. Очевидно, причиной тому отнюдь не война, которую она всегда считала мужским делом, мужской заботой, не стоящей того, чтоб женщина забивала себе ею голову. Неужели кто-то из детей пострадал? Или даже погиб?

Но говорить о таких вещах при прислуге считается недопустимым, как когда-то считалось и у нас. Всё-таки народы разных миров во многом схожи. По крайней мере, в вопросах самоограничения в рамках традиций. Хозяева должны казаться слугам благополучными, всегда спокойными, уравновешенными. Если у хозяев проблемы, слуги, конечно, с удовольствием почешут языками, но с того же момента воспримут работодателей как людей ненадёжных и смешных, едва ли заслуживающих уважения.

Недопустимая ситуация. Господин должен вызывать у слуги уважение и давать ему уверенность в завтрашнем дне.

Поэтому, пригубив напиток, я передал бокал служанке и потащил жену в нашу спальню. Поспешил закрыть за нами дверь, не допустив даже её горничную и моего слугу. Даже врача, который рвался меня осмотреть.

— Что случилось?

— Ты знаешь, что наша дочь спуталась с простолюдином?

— Э-эм… Хм.

Я не любил, когда меня огорошивали, а ведь услышанное было последним, чего я бы ожидал. И даже когда тебя ошеломляет жена, это всё равно малоприятно. Хотя — надо признать — счастьем было обнаружить, что паникует она не из-за смертельной болезни, гибели или исчезновения без вести, что все дети живы и пребывают в порядке. Хотя бы в относительном.

— Что ты имеешь в виду под «спуталась»?

— То и имею. Спуталась. Как девушки путаются с парнями?

— Она беременна?

Гнев и ненависть плеснули мне в лицо из глаз Моресны. Черты исказило бешенство, и жена кинулась на меня с кулаками — второй раз за все годы нашей совместной жизни. Я успел бы перехватить её, если б не был ранен и измотан последствиями путешествия по «гармошке». Но не сейчас. Она врезала мне по лицу и по больной руке (сюда, впрочем, попала явно случайно), но отступила, должно быть, заметив, как я позеленел.

Я вцепился в край кресла. Боль ударила в голову, как сильнейший хмель, перед глазами потемнело. Пришлось переждать. Когда взгляд прояснился, супруга ещё бурлила, но ярость в ней мешалась с чувством вины. На этом этапе уже можно разговаривать.

— Какого чёрта?

— Как ты смеешь?! Как?!! Ты посмел говорить мне в лицо, что я могла вырастить дочь-потаскуху, способную лечь с парнем, который ей даже не жених?!

— Я такого не говорил.

— Ты намекнул! О, боги пресветлые, как ещё я должна понимать твой вопрос?! Моя дочь?! Беременна?!! — Она задыхалась от негодования и ненависти, которая, пожалуй, была даже не столько настоящей глубокой ненавистью, сколько горькой обидой. И я без пояснений понял свой промах.

По имперским традициям и представлениям в глазах общества за промахи наших сыновей — любые промахи, хоть проказы, хоть серьёзные преступления — она не несла ни малейшей моральной ответственности. Подразумевалось, что воспитанием сыновей занимается отец, и если он что-то там неправильно навоспитывал, то ему и краснеть. А вот воспитание дочерей ложилось целиком на плечи матери, стыдиться за дочерей в случае чего приходилось именно ей.

Мой вопрос звучал как обвинение в том, что она — отвратительная мать. Причём если точнее — преступно плохая. На моей родине внебрачная беременность дочери, в общем, проблема, но не морального или социального, а в первую очередь финансового порядка и едва ли представляет собой что-то особенное. В Империи всё зависит от положения семьи. Так что аристократическая девица, залетевшая до брака, могла уронить в грязь честь всего рода, причём основной позор ложился именно на мать и её предков.

Мне вспомнилось что-то очень смутное. Какой-то давний разговор… Да, это была беседа двух сестёр: Аштии и Неги, которую я случайно подслушал, против чего, правда, Аше не возражала. Если верно помню, разговор был о том, что Негу выдали замуж, когда она уже пребывала в положении, и её будущий муж согласился закрыть на это глаза за очень, очень хорошее приданое. Беременность до брака надо было как-то скрыть, в этом были заинтересованы все: и госпожа Солор, и ненавидящая её Нега. Но безрассудный шаг, сделанный последней, раз и навсегда лишил её оружия против сестры.

Всё просто. Приданым представительниц семейства даже после бракосочетания мог распоряжаться глава семьи, и таким образом Аштия в любой момент могла отобрать деньги обратно. Муж Неги, разумеется, сразу же вышвырнул бы её за порог, обнародовав тот факт, что старший ребёнок рождён не от него — хотя бы чтоб сохранить собственный престиж. Позор пал бы уже только на виновную, не зацепив её прежнее семейство, потому что Нега на тот момент уже носила фамилию Кашрем, а мать сестёр Солор пребывала в лучшем мире и не могла расплачиваться за их репутацию.

Таким образом, Аше получила полный контроль над мутившей воду родственницей. Средняя из сестёр Солор больше не решилась бы создавать серьёзные политические проблемы старшей. Да и какие бы то ни было проблемы — тоже. Ни за что и никогда — достаточно было одного напоминания о грани, на которой Нега балансировала.

Так и тут… Моресна отреагировала так, как должна была отреагировать имперская женщина и мать, если, конечно, она не боится тирана-мужа до икоты. Так что я могу простить ей её вспышку. И даже пинок по больной руке.

— Уймись! Никто не хотел тебя оскорбить! У меня на родине в этом происшествии не было бы ничего страшного.

— Ты уже больше двух десятилетий живёшь не у себя на родине, а здесь! И всё киваешь мне на прошлое?!

— Мар, успокойся уже наконец и объясни толком. Что произошло? Да, я виноват, что ляпнул глупость, не подумав! Ты прекрасная мать, лучшая мать на свете. Я тобой просто восхищаюсь, особенно если оценить количество детишек, которых я тебе настрогал. Не представляю, как ты их выносишь и когда успеваешь воспитывать. Девочки, кстати, воспитаны на диво. Всем на зависть.

— В нынешних обстоятельствах последнее звучит как издевательство.

— Рассказывай. Что же случилось?

— Случилось то, что она влюбилась в парня из низов! Я видела, как она с ним целовалась. Вчера видела. Спускалась в кухню, а они у двери во двор стоят и…

— Ты об Анне?

— Да, об Амхин. Представь себе — она даже не подумала смутиться! Она вела себя, будто ровным счётом ничего не произошло! — Теперь Моресна уже почти кричала. — Заявила мне, что собирается замуж за этого молодого человека! И почему ты сейчас стоишь и смотришь на меня так, словно я рассказываю тебе обыденные семейные новости?!