Ничего, отвечал тот на подобные вопросы, главное — дом никтоне унес.

Оказавшись неожиданным и трагическим образом единственнымнаследником и хозяином дома, львиную долю времени и денег он отдавал наусовершенствование жизни.

Предпочитал все делать своими руками. Несмотря наинвалидность ноги, каждый год самолично красил железную крышу дома карминнойкраской. Под причитания тети Лиды лез наверх по деревянной хлипкой лестнице иползал по скатам, с грохотом подволакивая ортопедический ботинок, громконапевая лирические военные песни. Крыша потом сверкала, как пасхальное яичко.

Гораздо позже он изобрел хитроумное устройство «ванна — вкухне», а также пристроил теплый (зимний) туалет, который отличался от летнегоразве что унитазом вместо дырки, а действовал похоже — наполнялся и«вичорпивался». Зимний туалет допускалось навещать только в холода. Летом же,если бывал дома, дядя строго следил за регулировкой движения, а также занаполнением драгоценной ямы. Каждого члена семьи, направлявшегося к заветнойдвери летом, строго допрашивал: «Ты помаленьку?! По-большому?!» — пока ужевзрослая пятнадцатилетняя Ритка не послала его от всего сердца — в то время онапосылала в задницу всех и уже заработала от любимого дядьки кличку «шалава» —пока еще незаслуженно. Но все это было позже, а пока семья, как и вся страна,ходила в баню или мылась в тазу, а за нуждой бегала на двор, в дощатую будку, сделикатным сердечком в щелястой двери.

Много лет эта будка, вернее, приливы и отливы ее сакральныхподземных вод тоже контролировались хлопотливым дядькой.

Начиналось с того, что он объявлял накануне: «Я заказалассенизатора». Все остальные называли этого просто: «говночистом». Процедурасовершалась почему-то вечерами, под атласным покровом волшебно мигающейзвездами тьмы. С восторженным взвизгом отволакивались в стороны обе створкиворот, и во двор медленно въезжала телега с бочкой, запряженная в унылую,темной масти конягу, словно бы обмазанную тем, что она возила. На телеге сидел говночиств рабочей одежде — то есть, в несусветном тряпье последнего срока и назначения.

Телега оставляла за собой след на земле — желтоватую вонючуюструйку, по которой при желании сказочный Мальчик-с-пальчик мог бы определитьвесь путь колымаги. Минут двадцать коняга с телегой совершали бессмысленныечелночные движения, разворачиваясь и подлаживаясь в пространстве двора: телегаподгонялась задом так близко к нужнику, как только возможно. При этом варварскивытаптывались копытами и колесами тетины грядки с цветами. Если не считатьначальных горестных воплей тети Лиды, вся процедура проходила в торжественноммолчании. Содержимое выгребной ямы вычерпывалось сначала ведром на веревке,потом деревянным черпаком с длинной ручкой… Разящая вонь из распахнутой ибессильно повисшей на двух петлях двери нужника мешалась с запахами флоксов,анютиных глазок, жасмина и — если дело происходило весной — томительным запахомособо душистой, известной на всю улицу кудряво-фиолетовой сирени.

Считалось, что на улице Полины Осипенко живут состоятельныелюди, не в пример голытьбе района Иерусалимки, куда часто бегала Ритка играть —а она бегала всюду и везде считалась своей.

На Иерусалимке все были простые и бедные: и беспризорщина, иворье, и чокнутые всех мастей. Ленка, подруга Риткина — у нее отца не было —говорила, что тот стоит на часах у мавзолея. И все верили… Вечерами девочкииграли у Ленки дома, под столом, там перекладины такие были, плоские и широкие,удобно играть. За столом — как в театральной ложе — собирались женщины: матьсидела, бабка с шитьем, соседка на огонек заглядывала. Сгущались сумерки, вкомнате становилось темно, однако женщины продолжали свою оживленную беседу.Однажды на Риткин вопрос, почему, мол, в темноте сидим, Ленка шепотом сказала:«Электричество!», и видя, что та не поняла, добавила: «Деньги!».

* * *

За день можно было обежать огромные расстояния, побывать напляже в Кумбарах, проверить — что идет в кинотеатрах Коцюбинского и в«Жовтневом», пошукать по аллеям парка имени Горького — там, под скамейками,упрятанными среди кустов, можно найти посеянные влюбленными парочками монеты,или даже бумажки — зависит от того, насколько тесно парочка обжималась исопротивлялась ли девушка… Затем недурно к дядьке в парикмахерскую наведаться,разжиться копейкой — ничего, он богатый, — говорит мамка Нюся, ему закаждую бигудю чаевые в карман кладут. Если настроение подходящее, можновзобраться на холм, где среди заброшенных, вповалку, как расшатанные зубыторчащих могильных плит старого еврейского кладбища, ровно стоит единственныйпамятник с выбитым на нем кораблем. Сидеть на земле, привалясь спиной кнагретому солнцем кораблику, с торопливым удовольствием откусывая и заглатываякупленный на рынке пирожок с яйцом.

С этого заросшего желтой кашкой, полынью и репейником горбаземли видно, как вьется блескучая на солнце лента Буга среди окрестных холмов,как вливается в него речка Вишенка и распахивается ширь двуречья. Как средиглубокой зелени яблоневых и черешневых садов голубеет деревянная трехкупольнаяцерковь.

Но на старом кладбище хорошо бывать только если тебя одолеетдумательное настроение. Например: вот как это такое — я сижу и грею спину окамень, под которым лежит кто-то, кто грел свою спину о чей-то другой камень.Тоже — с корабликом? Или с цветами — львами — листьями? Или вон как тот, в видествола с обрубленными сучьями? Может, мы так передаем друг другу тепло, черезспины, через камни?

Но если все тело хочет радости, прыжков и беготни, то лучшепримчаться к водной станции «Динамо», где спасателем работает Риткинмалахольный дружок Степа — долговязый пожилой дылда с перекрученными венами нажелваках загорелых рук, в вечной засаленной ковбойской шляпе на бритом черепе.Когда он снимает шляпу и вытирает платком голову, можно попросить потрогатьпаутину шелковых шрамов — у Степы весь череп исполосован так, что даже волосыне растут. Производственная травма, ныряем вслепую, без страховки, важно говоритон.

У Степы всегда можно было разжиться тыквенными семечками;завидя Ритку, он немедленно отсыпал ей горсть в ладонь. Называл ее не иначе,как «барышня». Именно Степа научил девочку грамотно плавать, делатьутопленникам настоящее искусственное дыхание, а позже пристроил ее в секциюфехтования в обществе «Авангард». («Почему — фехтования?» — спросила Ритка,когда впервые прозвучало это слово. Они сидели на дощатом причале лодочнойстанции и смотрели, как солнце, валясь за противоположный берег, выжигает вволнах Буга шипящую кровавую рану. «А красиво, барышня», — пояснил Степа.Нашарил возле себя сухую веточку и показал, не поднимаясь: «Выпад! Большойбатман! Малый батман! Захват! Отбив! Укол!» Он был законченным романтиком.)

Другой великовозрастный Риткин приятель — да и не приятельдаже, а друг сердечный, — был шестидесятилетний подросток Витя-Голубь.Витя разводил голубей. Во дворе своего дома в Старом городе — дома, похожего наголубятню, — он выстроил голубятню, похожую на дом. Это был крашенный белейшимибелилами голубиный дворец на врытых в землю бревнах, с удобной крепкойлестницей, довольно широкой площадкой перед дверцей в саму голубятню, с краснымфлагом, на котором сверкал, вышитый серебряными нитями, белый турман. В этомголубином дворце девочка проводила большую часть своего лета. Тщедушныйтишайший Витя-Голубь становился тут соловьем-разбойником, от сверлистого свистакоторого пригибались травы и клонились деревья. Но главное, он был настоящимголубиным ученым, исследователем, заводчиком милостью божьей. А тот уж, какизвестно, голубям благоволит.