— Галеон? Ты сказала — галеон?

Почему со дна его памяти всплыло иссохшее лицо смертельнобольного дяди Сёмы? Втянутые щеки, длинная редкая седина библейского патриархана подушке… Почему он вспомнил эту седину при слове «пират»? Надо быразобраться и как-то рассортировать весь этот бред. К тому же, как всегда,путается в измученной памяти вечный его кошмар: наследный кубок со своимкорабликом. Ах, не до того, не до того мне сейчас, дорогой ты мой! Плыви себевосвояси…

— Я обязательно позвоню Хесусу, — терпеливопообещал он, обводя комнату обыскивающим взглядом.

Собраться надо, вот что. Собраться и сматываться отсюда, какможно скорее. Значит, не напрасно ему чудились вчера преследователи. Черт быпобрал эти законы, по которым нельзя прихватить с собой на мирную зарубежнуюпрогулку невинного дружка «Глока». Моего малютку-пацифиста.

— Саккариас… — проговорила девушка,помолчав. — Не думай, что я стану допекать тебя. Только скажи — мы ещеувидимся, хотя б когда-нибудь?

В этот миг солнце прорвало блокаду серых туч, на городрухнул ослепительный вал утреннего света, и вспыхнула — как вскрикнуларазом! — карминная, пурпурная, оранжевая черепица крыш.

— Пилар! — прошептал он в трубку с грознойсилой. — Ты слышишь меня? Так слушай, корасон: ты самая изумительнаяженщина из всех, кого я встречал.

Она всхлипнула, как задохнулась, и бросила трубку.

Разумеется, никакому Хесусу он звонить не собирался.Достаточно того, что он зачем-то обнаружил свой интерес к забытому всемихудожнику, явному подражателю великого Мастера…

Что касается штуки белого шелка вкупе с позолоченнымикистями и серебряных изделий — кубков, например, или подсвечников, — да,они вполне могли понадобиться именно для хупы, традиционного свадебногобалдахина, под которым — интересно кто, и интересно где (уж не в том ли доме,из которого час назад он уволок картину?) — мог венчать по еврейскомуобычаю эту странную пару, сумевшую так тщательно упрятать свою тайну, что всеискусствоведы мира и посейчас не могут внятно ответить на вопрос — кто ж онабыла на самом деле, эта девушка, модель для всех богоматерей на картинах своегочудаковатого мужа…

Он уложился в пятнадцать минут, расплатился, забрал изкамеры хранения тубу с картинами и сверток с разобранными подрамниками. Уложилчемодан в багажник машины, предварительно совершив несколько довольно странных,если смотреть со стороны, действий: например, не жалея куртки, лег на землю ивнимательно осмотрел днище своего автомобиля. Затем, крадучись, несколько разобошел его, хищно осматривая через стекло салон и приборную доску.

Наконец открыл автомобиль и с полчаса еще суетился, будтомолодой отец, уютно и безопасно — как своего младенца — обустраивая в салонеутреннюю добычу, будущую драгоценность.

Выехав за городские стены, он повернул в сторону бельведера,что вблизи скита Вирхен дель Валье. Здесь, на высоком холме по эту сторонуТахо, мучительно пробивающей дорогу в скальных породах, он всегдаостанавливался и смотрел на зачарованное, опоясанное неширокой, буро-зеленойрекою, толковище домов, церквей, дворцов, мостов, каменных оград и кипарисов:прощался…

С этой точки обзора Грек писал свой «Вид Толедо», покоторому и сейчас можно сверять городскую топографию. В мягком рассеянном светеутра Алькасар, собор и колокольни всех церквей желтовато-розового,дробно-выпуклого стиля мудехар еле заметно вибрировали в бездонном воздушномпространстве.

Уже много лет тому они стояли здесь с Долорес, его первойиспанской любовью, — чуть-чуть похожей на Пилар, но абсолютно бесстрашной.Молодым, влюбленным, безденежным (их обокрали в кафе на одной из улочекХудерии), им совершенно некуда было деться. Наступал вечер, и вдруг поодальобразовалась группка парней. Остановившись в нескольких шагах, они посматривалина Долорес и отпускали шуточки, подвальный смысл которых он тогда еще неулавливал — возможно, это был какой-то молодежный сленг. Особенно усердствовалрыжий коротышка, во всяком случае, каждая его реплика вызывала у дружковмерзкий хохот.

А Захар бесился, потому что не понимал оскорбительногосмысла идиотских прибауток пигмея, направленных, вроде бы, совсем не на них сДолорес, и значит, должен был задраться без видимой причины, что всегда ему вдраках мешало.

После очередной гоготливой фразочки рыжего Долорес внезапноринулась к парням, молниеносно сграбастала в горсть мотню у рыжего между ног,так что тот ойкнул и отпрянул, и презрительно крикнула:

— Да здесь же не за что взяться!

И так же стремительно вернулась к Захару, бесстрашнооборотив спину к растерявшимся парням. Через минуту тех и след простыл…

И потом они с Долорес ночевали по соседству с бомжами нарасстеленных картонных ящиках, на площади перед зданием автовокзала (последнийавтобус уже ушел, на гостиницу денег не было).

Громко крича, играли в карты таксисты; один из бомжей —видимо, профессионал, — приволок две пустые драные сумки и лег на них, саристократической аккуратностью вытянув на себе ветхое грязное полотенце.Другой, по виду цыган, соорудив вокруг себя целый гостиничный номер из картоноки досок, всю ночь слушал плеер, насвистывая себе под нос…

Они с Долорес лежали рядом на распластанных почтовых ящикахи молча жадно целовались в абсолютной безысходности; она категорическиотказывалась поискать на ближайших склонах уединенное место — очевидно, покакому-то ее высокому кодексу любовь на траве выглядела менее достойной, чемэтот платонический картонный бивуак бок о бок со сбродом.

Оба к утру были измучены и все также безысходно влюблены. Авечером он улетел в Стокгольм.

Интересно: зачем судьба столько лет приводит его в этоместо? Неужто все его прошлые свидания с городом были всего лишь репетициейвстречи с этой картиной, которая, как связанный библейский агнец, лежит сейчасза его спиной, в ожидании жертвоприношения!

— Ну, бывай, Мудехар Мудехарыч! — неслышнопробормотал он и потянулся к ключу зажигания.

Зазвонил мобильный. На экране его телефона, купленного годатри назад в Москве, в случае звонка неизвестного абонента высвечивалось — и этовсегда почему-то смешило — брутальное слово «аноним». При этом вспоминалисьанонимки, некогда писанные в милицию жильцами нижних квартир подъезда, гдестудентами они с Андрюшей снимали одну мастерскую на двоих. Он и сейчасулыбнулся при виде этого слова, и улыбка еще таяла на губах, пока звучал голосчеловека, за которым он так долго охотился:

— …Забавно, не правда ли, что мы нашли друг другаодновременно?

Он помолчал мгновение — ровно столько, сколько требовалось,чтобы сглотнуть.

— Бросьте, Аркадий Викторович. Меня-то можно найти вдюжине справочников. Ваши… — он перевел дух, чтобы тот, на расстояниитысяч миль, не почувствовал, насколько не хватает ему воздуха, — шакалыразыскали меня даже в Толедо.