станет балетмейстером*[123], так как именно Нижинский, а не Фокин ждал его в Венеции.

До отъезда в Венецию Дягилев позаботился о том, чтобы Астрюк вернул все музыкальные партитуры балетов. А 6 августа мы находим его в «Отель де Оланд», откуда он обращается к Астрюку с просьбой вернуть оригинальный эскиз Серова для афиши с Павловой, принадлежавший доктору Боткину.

С каким наслаждением, должно быть, Дягилев предвкушал по дороге на юг то, как он будет показывать Вацлаву красоты своего любимого города! Они остановились в «Гранд отель де Бэн де Мэр» в Лидо**[124]. Дягилев и Бакст водили Нижинского в Академию, в школу Сан-Рокко и в церкви. Вацлав плавал в лагуне, а Бакст написал с него огромный эскиз маслом, где танцор изображен загорелым и почти обнаженным, только в алых плавках и с завязанным на голове носовым платком, он стоит с высоко поднятой головой и смотрит на свою вытянутую руку, золотистый фавн на фоне синего, как оперение павлина, моря. Дягилев никогда не купался — отчасти боялся моря, а отчасти считал, что только молодым и стройным людям позволительно демонстрировать свои тела на публике. По вечерам они обычно сидели у позолоченного кафе «Флориан» под аркадой огромной площади Сан-Марко, наблюдая за людьми и голубями. Во дворце блистательной маркизы Казати, водившей на цепи пантер, устраивались вечера. Там Вацлав познакомился с д’Аннунцио, попросившим его станцевать, и с Айседорой, предложившей родить от него ребенка. На оба предложения он ответил отказом. Ночью друзья вернулись к себе, переплыв лагуну на гондоле.

Сезон в Мариинском начинался 1 сентября, и Вацлаву было необходимо возобновить занятия хотя бы за неделю до этого. 19 августа они с Дягилевым были в Париже. Из-за долгов, следующих за Дягилевым по пятам, о чем вскоре стало известно в русской столице, возвращение в Петербург оказалось не таким триумфальным, каким могло быть. Нижинский приступил к занятиям и репетициям и рассказывал матери о своем пребывании в Германии и Италии, а Дягилев, не обременяя его разговорами о своих денежных затруднениях, пытался расплатиться за прошедший сезон, одновременно планируя следующий в Парижской опере.

Дягилев благоразумно, но, возможно, не совсем честно скрывал от Астрюка свои переговоры с Оперой, и, когда тот обнаружил, что затевается у него за спиной, его прежние опасения, связанные с финансовым положением дел, сменились яростью и жаждой мести. Если Дягилев будет вести переговоры непосредственно с руководством Оперы, без Астрюка прекрасно смогут обойтись, а подобная сделка после всех его усилий, направленных на то, чтобы обеспечить триумф русских в Париже, казалась ему самым черным предательством. Серьезность ситуации усугублялась тем, что Астрюк планировал в будущем году сезон Итальянской оперы с участием Карузо и нью-йоркской труппы «Метрополитен-опера» в Шатле на то же самое время, что и Дягилев, а чтобы дни представлений не совпадали с jours d’abonnement[125] в Опере, и Астрюк и Дягилев собирались давать представления по вторникам, четвергам и субботам. Таким образом, они стали конкурентами, и Астрюк приложил немало усилий, чтобы очернить имя Дягилева в глазах влиятельных кругов России, надеясь, что тому никогда больше не позволят привезти в Париж артистов императорских театров.

Его первым шагом стала попытка переманить от Дягилева Шаляпина.

Астрюк из Парижа Шаляпину в Москву, 9 октября 1909 года:

«Мой дорогой друг,

Я только что получил вашу телеграмму и должен признаться, что был потрясен до глубины души.

Я был не только огорчен как друг, получив столь сдержанную телеграмму, когда вы знали, с каким нетерпением и даже страстью я ждал ответа на вопрос, предельно ясно поставленный вам пять месяцев назад и регулярно повторявшийся в письмах и телеграммах. Вы должны понимать, мой дорогой Федя, какое большое значение я придавал этому вопросу, и я имел все основания полагать, что дружба, не говоря уже о практических соображениях, должна была подсказать вам, что следовало сообщить мне, прежде чем подписывать контракт с кем-либо другим…

Вопрос в том, с кем вы подписали контракт.

Должен сказать вам, дорогой Федя, что если вы подписали контракт с месье Сержем де Дягилевым, ничего не сообщив мне, то вы совершили большую ошибку… Позвольте вам напомнить, что если Русский сезон в Париже состоялся, то всецело благодаря мне, потому что это я, и только я помог Дягилеву получить кредит в России, без которого сезон сорвался бы.

(Затем Астрюк раскрывает финансовую сторону Русского сезона. — Р. Б.)

Единственной благодарностью Дягилева стало то, что он планирует новый сезон, конкурируя со мной. Он пользуется работой, которую я проделал за весь прошедший год, чтобы совершенно непрофессионально осуществить постановки в Париже и Лондоне.

В свете сложившихся обстоятельств считаю своим долгом предупредить вас, что я намерен предпринять самые решительные шаги, чтобы положить конец этой скандальной ситуации. Как вы знаете, я обладаю определенным оружием, но есть еще более смертельное, которое я приберегу до более подходящего момента. Сегодня я объявляю войну, потому что меня принудили к этому.

Я вас предостерег. Теперь решайте сами… Хотелось бы, чтобы Бойто, Тосканини и Гатти-Казацца, сыгравшие определенную роль в начале вашей карьеры, с которыми вас связывает так много счастливых воспоминаний, каким-то образом повлияли на ваше решение. Но похоже, все это бесполезно. Я не пытаюсь повлиять на вас, но одно все же скажу — ваше решение очень огорчило и меня, и их.

Всегда ваш Габриель».

Следующим шагом Астрюка стали систематические атаки на Дягилева посредством русского двора. Он написал министру двора графу Фредериксу, спрашивая, может ли представить царю рапорт о Русском сезоне; и получил утвердительный ответ от генерала Мосолова*[126], главы канцелярии. На второй неделе ноября он поведал свою историю великому князю Николаю Михайловичу, приехавшему на несколько дней в Париж. 18 ноября он нанес утренний визит в парижский отель великому князю Андрею Владимировичу, возлюбленному Кшесинской.

Рапорт царю, занявший почти одиннадцать страниц, раскрывал финансовый аспект описанной выше истории (и по существу, послужил источником этих данных). Астрюк приписывает себе честь предоставления финансовой возможности для проведения Русского сезона (что, безусловно, так и было) и его успеха в прессе и у публики; он также подчеркивает, что обеспечил для Дягилева скидку в 50 процентов в Societe des Auteurs et Compositeurs dramatiques de Paris[127], таким образом сэкономив для него 25 000 франков, и что он сам согласился взять минимальный процент, всего 2,5 процента. Астрюк обвинил Дягилева в том, что тот не исполнил ни одного из своих обязательств. Он подчеркивает, что во всех подписанных