концу сезона могут рассчитывать на 500 000 или 510 000, в то время как общая сумма расходов составила 600 000. Свободный от финансовой ответственности, Астрюк испытывал моральный долг, как спонсор Дягилева в Париже, и интересовался, как будут оплачены счета.

Натиск кредиторов чуть не сорвал гала-представление в Опере. Ситуацию снова спас кредит Астрюка. Группа радовалась восторженному приему публики, и никто, даже Нижинский или Григорьев, не имели ни малейшего представления о том дефиците, который на следующий день обрушится на Дягилева**[118].

20 июня Дягилев предоставил Астрюку полный список огромных долгов, и истинное положение наконец прояснилось — необходимо было изыскать 86 000 франков. Один из поручителей, который не был обязан предоставлять денег, поскольку средние сборы за представление превысили 25 000 франков, тем не менее щедро внес 10 000 франков, но кредиторы Дягилева стали обращаться к Астрюку. Последний не стал медлить и завладел единственным имуществом Дягилева — декорациями и костюмами Русского сезона.

Под них он получил заем в 20 000 франков от Сосьете де Монако, с условием, что декорации перейдут к казино, если им не заплатят к определенному сроку. В то же самое время он выполнял официальное наложение ареста на имущество Дягилева в «Отель де Оланд». Драпировщик Бельсак уже предпринял подобный шаг в своих интересах. Дягилев задолжал отелю несколько тысяч франков. Астрюк приступил к процессу объявления Дягилева банкротом в Tribunal de Commerce de la Seine[119]. Наконец, Дягилев подписал документ, где брал на себя обязательство возвратить Астрюку 15 000 франков 7 октября.

Павлова осталась в Париже, чтобы выступить еще в одном гала-представлении в Опере, для участия в котором приехала из России и Кшесинская. Карсавина подписала контракт на выступления в лондонском мюзик-холле «Колизей». Ее агент Маринелли просил ее попытаться привезти с собой Нижинского, но тот ответил, что получил уже «тысячи» предложений и от всех отказался. Карсавина и сама получила множество предложений, в том числе из Австралии и Соединенных Штатов — она предпочла Англию из любви к Диккенсу и таким образом стала первой из русских звезд, засиявших в Лондоне, за год до Павловой, Мордкина, Кякшт[120], Больма и Преображенской и за два года до Фокина и Нижинского. Розай и другие шуты из «Армиды» также заключили контракт с Лондоном. Бенуа, хотя с трудом мог это себе позволить, привез с собой жену из России, чтобы разделить с ней волнения сезона, теперь они вернулись домой. «Я бродил по паркам Петергофа и Ораниенбаума, — писал он, — и мне казалось, что сквозь шорох сосен доносятся мелодии „Половецкого стана“ или „Колдовства Армиды“, а мои рассказы о том, как половецкие девушки во главе с Софьей Федоровой ураганом пронеслись по сцене, и о неистовых прыжках Больма произвели такое впечатление на моих детей, что они попытались воспроизвести все это, и небезуспешно».

Дягилев с Нижинским уехали в Карлсбад, а так как всегда приятно во время медового месяца иметь рядом кого-то третьего, какого-нибудь старого друга, Дягилев взял с собой Бакста. Возможно, он опасался, что ему наскучит уединение с новым возлюбленным. Их отель, «Вилла Шюффлер», стоял на холме среди соснового леса рядом с русской церковью. Вацлав еще не поправился: он не работал, но ему постоянно делали массаж. Они гуляли по лесу, и Вацлав вспомнил о минеральных нарзановых источниках на Кавказе, которые он видел во время своих путешествий еще в детстве.

После двух недель изолированной от мира жизни друзья на время расстались. У Дягилева были дела в Париже, так что Бакст сопровождал Вацлава в Венецию, где через несколько дней к ним должен был присоединиться Дягилев. Вацлаву очень понравилось путешествие на поезде по Тиролю и через Альпы, он словно приклеился к окну купе, целый день любуясь горным пейзажем.

Одним из результатов успешного сезона стала обретенная Дягилевым уверенность в том, что это всего лишь начало. Так что без единого пенни, но чувствуя себя Лоренцо Великолепным, он заказал Равелю «Дафниса и Хлою», а Дебюсси произведение под названием «Masques et Bergamasques»[121]. А еще он начал переговоры с Кокто и Рейнальдо Аном, которые выльются в будущем году в совместную работу над «Le Dieu bleu»[122]. По совету Кальвокоресси он попросил Габриеля Форе написать музыку для балета, но тот работал над оперой «Пенелопа», и проект не состоялся. Теперь Дягилев отправился в Париж, чтобы поговорить с Дебюсси. В письме, датированном 30 июля 1909 года, Дебюсси извиняется перед Луи Лалуа, который рассчитал написать либретто для Дягилева за то, что опередил его и сам написал балет под названием «Masques et Bergamasques». Он воспроизвел последовательность событий следующим образом:

«1. Вы привели Дягилева, чтобы познакомить со мной. Мы обсуждали разные вопросы, не договорившись ни до каких конкретных результатов.

2. Я встретил Дягилева у Дюрана (музыкальный издатель. — Р. Б.), и он стал обсуждать со мной возможное сотрудничество с П.Ж. Туле… (дальнейшее осложнение). Тогда же он сказал мне, что через три дня уезжает в Венецию, чтобы встретиться с балетмейстером, и хотел бы показать ему либретто.

3. Так как мы говорили всего лишь о дивертисменте, предположительно не более пятидесяти минут, то я не счел нужным переворачивать мир вверх дном или беспокоить вас и написал либретто, ограничившись минимумом сюжета, необходимым только для того, чтобы связать между собой танцы. Дягилеву оно понравилось, и он сразу же заявил, что там должны танцевать Нижинский и Карсавина. Видите, как просто все произошло… Работа продвигается вперед. Мы имеем дело с русским, который в точности понимает, чего я хочу. Естественно, я не могу ожидать, что ноги Нижинского истолкуют символы или улыбка Карсавиной разъяснит философию Канта. Я испытываю удовольствие от работы над этим балетом, а это вполне подходящее состояние для написания дивертисмента…»

Три дня спустя Дебюсси писал Лалуа: «Киплинг говорит, что русский кажется очаровательным человеком до тех пор, пока не поставит все на карту… Наш русский друг считает, что лучший способ добиться от людей желаемого — это лгать им. Возможно, он не так хитер, как думает, и, безусловно, в эти игры с моими друзьями играю не я. Однако в наших с вами взаимоотношениях ничего не изменилось, какие бы хитрости ни замышлял Дягилев…» Дебюсси недолюбливал Дягилева, но, очевидно, в данном случае использовал его как козла отпущения, чтобы оправдать свое поведение по отношению к Лалуа, так что хитрости имели место с обеих сторон.

«Masques et Bergamasques» никогда не увидели света рампы, но интересный факт всплывает из этой переписки — похоже, уже после первого Русского сезона Дягилев планировал, что Нижинский