Даже при том, что миграция самок у шимпанзе создает циркуляцию генов, враждебность между их группами исключает свободные сексуальные отношения, наблюдаемые у бонобо. Никому не известно, что появилось первым – отсутствие общего потомства у разных групп или свирепая враждебность, но эти два фактора, очевидно, усиливают друг друга, порождая, таким образом, бесконечный круговорот насилия среди шимпанзе.

Основной вывод заключается в том, что межгрупповое поведение людей имеет много общего с поведением как бонобо, так и шимпанзе. Когда отношения между сообществами людей плохи, они хуже, чем у шимпанзе, но когда хороши, то лучше, чем у бонобо. Наши военные действия превосходят «звериную» жестокость шимпанзе самым пугающим образом. Но в то же время выигрыш от добрососедских отношений значительнее, чем у бонобо. Человеческие группы делают намного больше, чем просто общаются и занимаются сексом. Они обмениваются товарами и услугами, устраивают церемониальные пиры, позволяют друг другу проезжать через свою территорию и организуют совместную защиту от общих врагов. Когда дело касается межгрупповых взаимодействий, мы превосходим наших ближайших родственников и на положительном, и на отрицательном концах шкалы.

Приехав из Европы больше двух десятилетий назад, я был ошеломлен количеством насилия в американских средствах массовой информации. Я имею в виду не только ежедневные новости, но вообще все: от ситкомов, комедий и драматических сериалов до фильмов. Совет не смотреть кинофильмы со Шварценеггером и Сталлоне не помогает: почти в каждом американском фильме представлено насилие. Неизбежно возникает снижение чувствительности к нему. Если вы скажете, например, что фильм с Кевином Костнером «Танцы с волками» (Dances with Wolves, 1990) полон насилия, люди посмотрят на вас как на сумасшедшего. Им помнится только идиллическое, сентиментальное кино с красивыми пейзажами, повествующее о белом человеке, с уважением относившемся к американским индейцам, что само по себе большая редкость. Кровь и увечья едва замечаются.

То же самое можно сказать и о комедиях. Я люблю шоу «Субботним вечером в прямом эфире» (Saturday Night Live) за инсайдерские комментарии в отношении типично американских феноменов, таких как девушки-чирлидеры, телепроповедники и адвокаты знаменитостей. Но полного выпуска этого шоу не бывает без хотя бы одного эпизода, когда взрывается чья-то машина или кому-то отрывают голову. Такие персонажи, как Ганс и Франц, располагают меня к себе уже одними именами (да, у меня действительно есть брат по имени Ганс), но, когда штанги у этих «силачей» оказываются настолько тяжелыми, что им отрывает руки, я теряюсь. Брызжущая кровь вызывает хохот у публики, но мне никак не удается понять, что тут смешного.

Может быть, я вырос в стране излишне чувствительных людей? Возможно, и так, но здесь важнее то, что существует большая разница между тем, как в разных обществах изображается насилие. А также что мы ценим больше: гармонию или конкуренцию. В этом проблема человеческого вида. Где-то здесь кроется разгадка истинной человеческой натуры, но она имеет столько разных проявлений, порой совершенно противоположных, что трудно сказать, конкуренция или стремление к построению сообществ заложены в нас природой. В действительности всегда есть и то и другое, но каждое общество достигает равновесия собственным путем. В Америке действует принцип «кто смел, тот и съел», а в Японии – «торчащий гвоздь забивают».

Означает ли такое разнообразие подходов, что мы не можем ничему научиться у других приматов? Во-первых, у каждого вида свои способы урегулирования конфликтов. Шимпанзе более склонны к конфронтации, чем бонобо. Но, как и у людей, у каждого вида мы обнаруживаем различия между группами. Мы видим «культуры» насилия и агрессивности и «культуры» мира. И последние становятся возможными благодаря нашей универсальной для приматов способности сглаживать разногласия.

Никогда не забуду один зимний день в арнемском зоопарке Бюргерса. Вся группа шимпанзе оставалась взаперти в здании, подальше от холода. Я наблюдал, как в процессе демонстрации устрашения альфа-самец атаковал самку, что вызвало большой переполох, когда другие обезьяны встали на ее защиту. Вскоре группа успокоилась, но при этом наступила непривычная тишина, как будто все чего-то ждали. Так продолжалось пару минут. Затем, совершенно неожиданно, вся группа начала ухать, а один самец принялся ритмично топать по металлическим барабанам, сложенным в углу. Посреди всего этого бедлама, в центре внимания, двое шимпанзе обнимались и целовались.

Я несколько часов размышлял о том, как развивались события, и только потом осознал, что две обнимающиеся обезьяны были теми самыми ссорившимися самцом и самкой. Знаю, я медленно соображаю, но никто до этого никогда не упоминал о возможности примирения у животных. По крайней мере, именно это слово пришло мне на ум. С того самого дня я изучаю установление и поддержание мира – или, как мы теперь это называем, способы разрешения конфликтов – у шимпанзе и других приматов. Некоторые ученые исследуют то же самое у разных других видов, в том числе дельфинов и гиен. По-видимому, многие общественные животные умеют мириться, и это не случайно. Конфликты неизбежны, но в то же время животные зависят друг от друга. Они вместе добывают пищу, предупреждают друг друга о приближении хищников и сообща противостоят врагам. Им нужно сохранять хорошие отношения несмотря на эпизодические ссоры – точно так же, как и любой семейной паре.

Золотистые курносые обезьяны (рокселлановы ринопитеки) делают это, держась за руки, шимпанзе – целуясь в губы, бонобо – занимаясь сексом, а тонкские макаки – обнимаясь и причмокивая. У каждого вида есть своя процедура примирения. Возьмем то, что я постоянно вижу у человекообразных обезьян, но никогда – у мартышкообразных: после того как одна особь напала на другую и укусила ее, он или она возвращаются, чтобы осмотреть воспаленную ранку. Агрессор точно знает, куда глядеть. Если укус пришелся в левую ногу, агрессор без колебаний потянется именно к левой, а не к правой ноге или руке пострадавшей обезьяны, поднимет ее и осмотрит, а потом начнет очищать ранку. Это предполагает понимание причины и следствия в смысле «я тебя укусил, теперь у тебя здесь должна быть ранка». Это говорит о том, что человекообразная обезьяна может поставить себя на место другой, понять, как ее действия отражаются на ком-то еще. Мы даже можем предположить, что обезьяны сожалеют о своих поступках, как это часто делаем мы. Немецкий натуралист Бернгард Гржимек испытал такое на собственном опыте, когда ему посчастливилось выжить после нападения самца шимпанзе. После того как ярость нападавшего утихла, он выглядел чрезвычайно озабоченным состоянием ученого. Шимпанзе подошел к профессору и попытался пальцами свести края самых больших ран и зажать их. Не утративший присутствия духа профессор позволил ему это сделать.

Определение примирения (дружественное воссоединение противников вскоре после драки) однозначно и исчерпывающе, однако эмоции, испытываемые при этом, трудно определить точно. Самое меньшее, что происходит, – но и это уже поистине замечательно – преодоление отрицательных эмоций, таких как агрессия и страх, для того чтобы перейти к положительным взаимодействиям, например поцелуям. Дурные чувства приглушаются или остаются в прошлом. Мы ощущаем этот переход от враждебности к нормальным отношениям как «прощение». Иногда умение прощать превозносят как исключительно человеческую черту, скорее даже христианскую, но это вполне может быть естественной склонностью животных, способных к сотрудничеству друг с другом.