Разовая помощь или мы завсегда друг за друга стоять будем?

Гость, не задумываясь, грохнул кулаком по столу.

— На доброе дело мы привычны добром отвечать. Москва про свои долги никогда не забывает! Будет у Твери беда, так Москва без раздумий на помощь придет.

Удовлетворенно кивнув, я все же скептически замечаю.

— Слова — это хорошо, но мы же люди деловые и знаем — слова к делу не пришьешь.

Взгляд московского боярина заметался с меня на юного князя и обратно.

— Не пойму я, куда вы клоните? Ежели князь слово свое дает… Вам что того недостаточно⁈

Ежели бы мы с ним с глазу на глаз вели беседу, то я, не задумываясь, ответил бы «нет», а вот в обществе Ярослава и боярства великородного такой ответ был бы большой ошибкой. Поэтому отрабатываю чуть назад.

— Слово княжеское дорогого стоит, но хотелось бы, чтобы и народ, и боярство московское тоже свое слово сказали.

Боярин стрельнул в меня прищуренным взглядом.

— Так придешь на Москву и спросишь, а мы…

Не дав договорить, Ярослав запальчиво прервал гостя.

— Не ко времени ты, консул, этот разговор затеял! Я брату своему верю и слова его мне достаточно. Ты мне лучше скажи, сможем ли мы ворога одолеть али нет⁈

Окидываю взглядом всех собравшихся и понимаю, что разговор о союзе городов надо вести не в этой компании.

«Ладно, — сходу перестраиваюсь, — отложим до лучших времен!»

В направленном на меня взгляде юного князя горит такая надежда, что мне понятно, скажи я сейчас нет, не сможем, и он мне этого никогда не простит. К счастью, желания наши совпадают, и я оправдываю его ожидание.

— Сможем, княже! Ежели все вместе и с умом, то непременно одолеем.

Ярослав с облегчением откидывается на спинку кресла, но тут неожиданно подает голос Ворон.

— Я вот слушаю вас и не пойму… — Его колючий взгляд перескочил с меня на москвича. — Вы хоть сознаете, что сейчас против воли Великого князя смуту затеваете. Ведь Ярослав Всеволодович ясно же всем указал. Монгол не провоцировать, не убивать, и в бой с ними не вступать!

На мгновение в горнице повисла гнетущая тишина, а потом словам Ворона поддакнул и Якун.

— Дело говорит Акинфий, ежели зимой князю в Орду ехать, то там с него за это спросят. Порядки у этих монголов, говорят, суровые. За обиду своих там спрашивают строго!

В ответ в глазах юного князя заблестели злые молнии.

— Так что же терпеть разбой⁈ Да что я за князь тогда⁈ Как я буду людям в глаза смотреть, когда они с голода будут пухнуть⁈

Честно говоря, я рад что и Ворон, и Якун так подставились. Ярослав, конечно, запомнит кто и что говорил на этом совещании, и мое влияние только усилится.

Эта мысль заставляет меня мысленно улыбнуться, а вслух я говорю жестко и серьезно.

— Ежели в Орде спросят, так мы ответим. Я сам переводил договор Батыя и Ярослава Всеволодовича. Там ничего о попустительстве грабежу не было. Да, Великий князь принял власть монгольского хана, но за порядок на своей земле по-прежнему князь в ответе. — Твердо взглянув в глаза Ярослава, подтверждаю правильность его решения. — В одном Якун прав, монголы порядок берегут строго и за неправый грабеж наказывают смертью. Так что, по всем законам, и по нашим, и по ихним, мы в праве разбойникам укорот дать. Встретить, как следует, да перебить всех до единого!

* * *

Из ворот Твери одна за другой выходят стройные колонны моих стрелков. На стенах и вдоль дороги толпами стоит провожающий народ. На лицах женщин по большей части слезы, а у мужчин в глазах застыла тревога и печаль. Большинство из них бывшие беженцы и на своей шкуре испытали все «прелести» монгольского нашествия.

В глубине их глаз я вижу затаенный страх и только одну пульсирующую мысль.

«Вот и до сюда добралась эта ужасная напасть! Нигде от нее не скрыться!»

Юный Ярослав и его ближние бояре стоят у самых ворот, наблюдая за проходящей колонной. Все верхами в красивых длинных плащах будто и не на битву собрались.

Я с Калидой здесь же, но чуть поодаль. Критически осматриваем идущие мимо роты. Поблескивают на солнце лезвия алебард, отливают начищенной бронзой каски и наплечники. Нещадно скрипя, прокатываются тяжелые фургоны, баллисты словно адские чудища топорщатся хищными деталями.

Последними из ворот выезжает дворянская конница. Резко пахнуло лошадьми, и Луна недовольно зафыркала.

Успокаивающе погладив ее по гриве, поворачиваюсь к Калиде.

— У Якуна двести одиннадцать всадников, у Ярослава пятьдесят три! Неплохой кулак для удара у нас набрался! Что думаешь⁈

Тот как обычно суров и омрачает мое радужное настроение.

— Лошади худые, кольчуги ток у половины. Так себе кулачок-то!

В этом он прав, княжеская и боярская конница выправкой и снаряжением не блещут. Отправляя младшего сына княжить в Тверь, Великий князь выдал ему не самых лучших своих дружинников, да и наши дворяне пообносились за последние годы. Доходы у них падают, потому что крестьяне бегут с их поместий на свободные городские земли, и это тоже проблема, которую надо решать в ближайшее время, пока она не переросла в кровавый конфликт.

Якун и его партия в думе требуют законом закрепить смердов на землях боярских. То бишь усилить кабалу крепостного права! Я, естественно, возражаю. Мне усиление дворянства ни к чему, мне нужны свободные граждане, из которых я набираю свою армию, но с каждым днем оппозиция в думе становится все сильнее и сильнее, и если я ничего не придумаю для разрешения этой проблемы, дело обязательно дойдет до драки.

Отбрасываю не вовремя появившиеся мысли.

«Сейчас это не главное! В ближайшем будущем все будет зависеть от того, в каком статусе я вернусь в Тверь. Победителем или проигравшим⁈»

На это поход я поставил все, что сейчас у меня есть. Три бригады, полностью обученных и экипированных бойцов. Восемнадцать фургонов, двадцать баллист и сотня конных стрелков. Результат моего упорного четырёхлетнего труда, и все это я могу потерять за один неудачный день. Одна только мысль об этом может свести с ума. Риск огромен, но я не хочу даже думать о плохом варианте!

Словно прочитав мои мысли, Калида сменил свой критический тон.

— Не волнуйся за то, консул. По любому одолеем супостата. Народ зол до черта, готов хоть зубами ворога грызть!

«Мне бы твою уверенность!» — Позволяю себе подобную слабость только в мыслях, а на деле жестко обрезаю своего помощника.

— От Куранбасы гонца не было?

Калида отрицательно мотает головой, но я и не ждал другого ответа. Половец увел своих конных стрелков в разведку только два дня назад. У этой кавалерийской сотни, не побоюсь сказать, лучшие кони на всей Владимирской Руси. Четыре года Куранбаса лично отбирал и покупал на всех ярмарках. Я не поскупился. У меня в Заволжском уже отличный конезавод, и племенная работа поставлена на хорошую ногу. Конечно, пройдут еще годы и годы, прежде чем мы выведем хоть что-нибудь подобное будущим орловским рысакам, но на сегодняшний день это лучшее из возможного.

Я очень надеюсь на Куранбасу и его сотню, потому что мне до зарезу нужна информация. Где враг, сколько их, каким путем идут? От ответов на эти вопросы зависит результат будущего сражения, поэтому я дал половцу карт-бланш. Делай, что хочешь, но привези мне результат, а еще лучше языка. Только пленник сможет рассказать мне, кто такой этот Сахыр Менгу. По своей ли дури или по чьему-то приказу он забрался так далеко на север?

Часть 2

Глава 7

Связанного человека стаскивают с лошади и бросают к моим ногам. Тот шмякается мешком о землю и рычит, как зверь. Выпученные глаза вот-вот выскочат из орбит от бессильной ярости.

Куранбаса без всякой злости всаживает носок своего сапога в живот пленнику.

— Да угомонись ты, выродок чертов!

Булькнув выступившей на губах пеной, монгол скрючился и затих, а я поднимаю взгляд на Куранбасу.

Тот довольно щерится.

— Ты просил, Куранбаса сделал! Получай своего языка, консул!

Что тут скажешь! От широты чувств шагаю навстречу половцу и раскрываю объятия.

— Ну герой! Ну молодец! Подойди обниму тебя! — Стискиваю широкие плечи половца и не могу сдержать эмоций. — Ну угодил! Слов нет, угодил!

Куранбаса сияет от счастья, и я вместе с ним. Честно говоря, не верил, что он сможет взять языка.

Приобняв его за плечу, веду к костру.

— Давай, садись и рассказывай, как ты супостата этого повязал⁈

Замечаю, как Куранбаса косится на котел с кашей, и, не сдержавшись, хлопаю себя по лбу.

— Да что я…!