Плохие новости в том, что статья, которую я цитировал выше, опубликована в июле 2019 года и, значит, 18 месяцев уже истекли. Но хорошо, что с момента публикации статьи благодаря упомянутому ковидному спаду в эмиссии парниковых газов мы вышли на цели 2020 года. Что же дальше? Мы хотим, чтобы пандемия закончилась как можно скорее и перестала уносить жизни людей. Но это значит, что нам тут же придется переключить все внимание на растянувшийся во времени кризис глобального потепления, и поэтому хорошо бы приготовить план действий.

В одном я убежден: чтобы заниматься климатическими изменениями, будь то на уровне правительств или отдельных личностей, нам придется снова учиться говорить друг с другом. В этой книге я фокусируюсь на том, как важно личное живое общение в борьбе с наукоотрицанием. Дело в том, что кратчайший путь к доверию и уважению (и последующему воздействию на умы) лежит через личные отношения, потому что в формировании убеждений участвуют наши идентичность, ценности и эмоции. Разве это не верно и в отношении вещей, которые нас волнуют? Мы видели, что в случае с климатическими изменениями переубеждать отрицателей посредством личного разговора – не лучший способ спасения мира. Но если мы хотим заставить волноваться о происходящем как можно больше людей, стоит применить и этот метод. Если нужно повлиять на душу человека или его ценности, лучший способ – живое личное взаимодействие. Людям небезразличны те, кого они знают, места, где они побывали. Заставив их беспокоиться о пенсильванских шахтерах и мальдивских рыбаках, мы повысим шансы на успех. И мы не ошибемся, сказав, что менять убеждения человека – в каком-то смысле то же самое, что обновлять список вещей, которые ему небезразличны. Наверное, никаких идеальных стратегий и аргументов для этого не существует, но все же здравым подходом представляется диалог. Если мы не вылезем из окопов, проблема может лишь усугубиться.

Глава 6. ГМО: можно ли говорить о либеральном наукоотрицании?

Некоторые комментаторы считают, что наукоотрицание в принципе более свойственно людям правых убеждений. Примеры такой позиции найти нетрудно. Мы только что видели, как стараниями Республиканской партии тема климатических изменений была до того политизирована, что стала практически индикатором политической ориентации. Другой яркий пример – дарвиновская теория эволюции путем естественного отбора: мы видим не только четкое партийное деление в опросах, но и не особо скрываемую пропагандистскую кампанию консервативно ориентированных христиан-евангелистов, пытающихся рядить креационизм в одежды новой «научной» теории «разумного замысла», чтобы внедрить его в учебную программу американских государственных школ. Картина четкая: лишь 27 % республиканцев считают, что глобальное потепление несет серьезную угрозу, а среди демократов таких 84 %. По поводу Дарвина: лишь 43 % республиканцев (против 67 % у демократов) верят, что человек есть продукт длительной эволюции, и этот процент после последнего замера падает. Однако значит ли это, что мы не знаем примеров наукоотрицания, где политические границы размыты? Или даже где стороны меняются местами?

Что ж, давайте присмотримся внимательнее. Мы уже видели в статье Лилианы Мейсон, что существует объяснимая разница между политической идеологией и партийной принадлежностью. В ряде случаев нам важнее не во чтó верить, а кто делит с нами одну веру. До некоторой степени отрицание консерваторами глобального потепления и эволюции можно объяснить тем, что консерваторы, как считается, должны думать именно так, а вовсе не твердыми личными убеждениями относительно угольных налогов или человеческого глаза, который «слишком сложен, чтобы возникнуть путем естественного отбора». Одним словом, при той степени политизации, которой подверглись темы глобального потепления и происхождения видов, деление на либералов и консерваторов в этой области вполне ожидаемо. Получив установку, во что верить, человек затем усваивает и тезисы, на которые опираются верования его лагеря.

Но всегда ли антинаука строится по этой схеме? А если так, найдется ли в ней место для наукоотрицания не только справа, но и слева? Подходящие кандидаты есть, на них указывают в равной мере ученые и эксперты: это отрицание прививок и отказ от ГМО. Майкл Ширмер в широко цитируемой статье 2013 года для журнала Scientific American проводит мысль о том, что извращать науку склонны политики на обоих краях спектра. Более того, он вбрасывает провокационное утверждение, что в дополнение к широко известной проблеме республиканского наукоотрицания существует и «либеральный поход против науки». В более поздней статье он развивает тезис:

Левые столь же скептичны по отношению к доказанным фактам, если научные открытия противоречат их политической идеологии: так происходит с ГМО, атомной энергетикой, генной инженерией и эволюционной психологией. Отрицание последней я называю «когнитивным креационизмом» – оно выдвигает модель разума как чистой доски, то есть считает, что естественный отбор работал с человеком только вниз от шеи.

Утверждение выглядит проверяемым, но остается спорным. Ширмер обильно цитирует психолога Эшли Лендрам, которая пишет, что «человек с широкими знаниями принимает лишь те научные факты, которые не конфликтуют с уже имеющимися у него воззрениями и ценностями. В противном случае он применяет свои знания для того, чтобы оправдать и укрепить собственную позицию». Из трудов Дэниела Канемана о когнитивных искажениях мы знаем, что все люди – демократы и республиканцы, либералы и консерваторы – подвержены одним и тем же порокам мышления, которые развились у нас в процессе естественного отбора за сотни тысяч лет эволюции. И оттого, что человек придерживается левых взглядов, он не приобретает иммунитета от предвзятого подтверждения, выдачи желаемого за действительное и подобных отклонений. Вспомним опыт Дэна Кагана из второй главы, когда либералы, хорошо разбиравшиеся в математике, не могли вывести из таблицы с цифрами верное заключение, если речь шла о контроле над оружием?

Но вернемся к главному: верно ли, что есть и либеральные области антинауки? Стефан Левандовский в нескольких из множества написанных им книг и статей о конспирологии, когнитивных искажениях и причинах отрицания науки утверждает, что «свидетельств о левом наукоотрицании нет или почти нет» и недоверие к науке, «похоже, концентрируется прежде всего среди политически правых».

Сама постановка этого вопроса настолько рискованна, что нужно ясно понимать, что мы имеем в виду, когда говорим о существовании либеральной антинауки. Достаточно ли будет показать, что среди либералов есть какие-то люди, отрицающие научную истину в каких-то областях знания? Это было бы слишком просто, да это уже и установлено.

Чтобы доказать существование (какого-то) либерального наукоотрицания, достаточно привести данные, согласно которым 16 % демократов не считают климатические изменения серьезной проблемой, или упомянуть 33 % сомневающихся в эволюционной теории. Но вряд ли Ширмер ведет речь об этом. Тогда, наоборот, попробуем найти тему, в которой отрицанию научной истины подвержены