На другом берегу к свае пристани была привязана розовая косынка. Люси вернулась.

– А ты знаешь, что самая древняя из обнаруженных ветеринарных записей датируется девятым тысячелетием до нашей эры? А первая ветеринарная школа была основана во Франции в 1761 году? – Я посмотрела на брата и пожалела, что не догадалась взять с собой на пристань айпод. – Знаешь? – настаивал Уоррен.

Я только покачала головой, уже не надеясь, что он перестанет сообщать мне факты из истории ветеринарии, о чем я просила его еще двадцать минут назад.

– А я знаю! – с энтузиазмом воскликнул брат, глядя на книжку, лежавшую у него на коленях. – Это потрясающе!

У меня снова был выходной, я наконец выбралась на причал и собиралась загорать здесь весь день. Меньше всего мне хотелось проводить время в компании брата, который появился, едва я открыла журнал. Теперь Уоррен сидел на краю причала, свесив ноги в воду, а я в бикини растянулась на полотенце, надеясь, что смогу, как Люси, моментально заснуть. Со времени нашей поездки в зоомагазин «Купи слона» четыре дня назад брат только и говорил что о ветеринарах и замечательной науке ветеринарии.

Несмотря на попытки мамы связаться с безответственными людьми, снимавшими у нас дом прошлым летом и бросившими собаку на произвол судьбы, уже дня два назад стало понятно, что у нас теперь есть пес – в доме, к восторгу сестры, поселился Мерфи. Как ни удивительно, но наиболее тесные отношения у него установились с отцом. Когда я уезжала на работу – теперь исключительно на велосипеде, если не ожидалось дождя, – Мерфи сидел на коленях у отца, глядя на экран компьютера, как будто умел читать, и это же место обычно занимал после ужина. Как-то на днях мама, думая, что ее никто не видит, ласково потрепала Мерфи по голове. Постороннему же могло показаться, что сильнее остальных любил пса Уоррен, чуть ли не каждый день покупавший ему подарки – то игрушку-пищалку, то «косточки», изготовленные из прессованных мышц и сухожилий. Я-то понимала, что и его внезапно вспыхнувшая страсть к ветеринарии, и не имеющее ничего общего с любовью чувство к псу связаны исключительно с Венди, продавщицей из зоомагазина.

– И… – начал Уоррен. Я приподнялась на локтях и покачала головой.

– Нет, – твердо сказала я, поднимая на макушку солнцезащитные очки. – Довольно с меня сведений о ветеринарии. Я больше не вынесу. Иди донимай Джелси.

Уоррен принял обиженный вид, вздохнул и покачал головой.

– Не могу, – сказал он, шлепая ногами по воде. – Она ушла со своей второй половиной.

Я улыбнулась и легла на спину. Джелси и Нора довольно быстро стали неразлучны, чему родители соседской девочки были очень рады. Когда как-то вечером они зашли к нам забрать дочь, тут же выяснилось, что они много работают, чтобы сдать сценарий к сроку, и у них совсем нет времени развлекать ее. Но теперь это не имело значения, потому что Джелси и Нора со дня знакомства почти все делали вместе. Так совпало, что они оказались в одной теннисной группе, и если не мучили своих преподавателей, то с утра уезжали на велосипеде-тандеме в бассейн или на пляж. Каждый вечер Джелси без устали пересказывала слова Норы, факты из жизни ее семьи в Лос-Анджелесе или описывала их приключения. Слушая сестру за ужином, я поняла, что у нее, наконец, появилась первая подруга.

– Тогда иди и расскажи маме или отцу, – сказала я Уоррену, положив голову на полотенце и закрыв глаза. – Потому что я больше не могу.

Послышался сигнал грузовика, сдающего задним ходом. Я села и посмотрела в сторону подъездной дорожки.

– «ФедЭкс»? – спросила я. Уоррен повернулся и прищурился.

– Единая служба доставки посылок, ЕСДП, – ответил он, качая головой. – Из «ФедЭкса» приезжали утром.

Помимо посылок, приходивших с работы, отец стал заказывать огромное количество всякой всячины. Чуть ли не каждый день доставляли какие-то товары – книги, компакт-диски, бельгийский шоколад, вырезку из Омахи сухой заморозки. Теперь отец вставал рано, и мы с ним два раза завтракали в закусочной, где он с удовольствием отвечал на вопросы на подставках для тарелок. Так я узнала, что в детстве отец мечтал стать космонавтом, больше всего на свете не любит лимскую фасоль и что после знакомства с мамой каждый вечер на протяжении месяца ходил на балет, чтобы ликвидировать пробелы в своих знаниях в этой области. Каждый день после ужина все мы собирались в гостиной и смотрели кино, а когда я уходила спать, отец все еще продолжал читать.

Несколько дней назад я долго не могла заснуть и пошла на кухню, чтобы попить воды. Там на одном из диванов с раскрытой толстой книгой на груди лежал отец. В камине потрескивал угасающий огонь, в ногах у отца спал пес.

– Привет, – прошептала я.

Отец, увидев меня, улыбнулся и снял очки.

– Привет, малыш, – тихо сказал он. – Не спится?

Я покачала головой, села на диван напротив и наклонилась, чтобы рассмотреть название книги.

– Что читаешь?

– Томас Стернз Элиот. – Он протянул мне книгу. На обложке была черно-белая фотография человека с печальным лицом. – Читала его когда-нибудь? – Я покачала головой. Отец снова пристроил книгу себе на грудь. – «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Помню, в колледже это был мой любимый стих. – Он снова надел очки и, сощурившись, посмотрел в книгу. – Сейчас уже не помню, чем он мне так понравился.

Я улыбнулась и свернулась на диване, прижавшись щекой к шершавой декоративной подушке. Лежать так в присутствии отца было очень спокойно: в камине потрескивал огонь, мерно дышал пес, время от времени посапывая, – мне совершенно не хотелось возвращаться к себе.

– Хочешь послушать? – спросил отец, взглянув на меня поверх книги. Я кивнула, пытаясь сообразить, сколько лет назад мне последний раз читали вслух. В детстве я всегда хотела, чтобы мне читал отец, хотя по вечерам, когда ложилась спать, его, как правило, еще не было дома. Но если он все-таки оказывался рядом, только его я и хотела слушать. В отличие от мамы, он добавлял в истории кое-что от себя. Так, например, Гензель и Гретель были виновны в посягательстве на частную собственность и сознательной порче имущества, а три поросенка могли бы подать коллективный иск на волка за притеснение. – Итак, начнем, – отец откашлялся и стал читать. Голос у него стал слабее, от прежнего привычного баритона уже мало что осталось, но я убеждала себя в том, что он просто старается говорить тише, чтобы не разбудить домашних. Веки будто налились свинцом, и последнее, что я запомнила – как отец укрыл меня одеялом и выключил свет.

– Не знаю, что ему привезли на этот раз. – Уоррен посмотрел на грузовик ЕСДП на подъездной дорожке. – Я бы не возражал против вырезки.

– Надеюсь, что-нибудь не хуже тех шоколадок, – предположила я. – Очень уж были вкусные.

– Действительно, – подтвердил Уоррен, и в его голосе я заметила ту же натужную бодрость, что была и у меня. Мы посмотрели друг на друга, но брат тут же отвел глаза и стал смотреть на воду. Мы не обсуждали причины, по которым отец маниакально заказывал все новые и новые товары, как не говорили и о том, что он не ест и половины из тех деликатесов, что доставляются самолетами в Поконские горы со всего мира, и что он заметно похудел.