– Я?! Да кто б мне это доверил! – опешил Стэн.

– А что ты тогда делаешь такого тайного?

– Ишь, любопытная… – нахохлился библиотекарь. Потом вздохнул: – Противлюсь приказу леди-ректора.

– Да ладно? – удивилась девушка.

– Погода мне не нравится, – признал Хлестовски, опускаясь обратно и продолжая ревизию полок. – Обычно времена года на Этерне ведут себя достойно, как и полагается дамам, умудренным вечностью. А тут – ливень, снег, теперь эта стылость, будто в гробу у вампира. Я поделился своей тревогой с леди Элайяной, а она меня обсмеяла. Говорит, не попрошусь ли я теперь еще и лектором на курс «Метеорология для параноиков». Я спросил: а что, простаивает дисциплина? А она расфыркалась и ушла! Да как так можно-то! Еще и упрекнула меня, что я думаю о какой-то ерунде вместо того, чтоб улучшить свою технику колдовства к празднику! Приказала забыть.

– Терпеть не могу Элайяну! – боевито заявила Найт в утешение. – Поднимем революцию!

– Не, ну так не надо, ну ты чего… – Стэн тотчас пошел на попятную. – Вообще, она права, наверное. На тему холодов лично я не то что фактов, а даже никаких островных легенд не знаю. Поэтому я решил найти бумаги нашего бывшего ректора – старика Фоскаша. Он был… Как бы это сказать… Смесью меня и Моргана Гарвуса.

И Стэн горделиво вскинул небритый подбородок, будто радуясь, что вот так незатейливо, одной фразой, поставил себя в ряд со светилом мировой науки.

К тому, что светило уже почти две недели валялось с головными болями, не выходя из коттеджа и никого к себе не пуская, Стэн отнесся с понимаем. В отличие от остальных преподавателей, кстати. Коллеги либо фыркали: «Слабак!», либо считали Моргана Великим Снобом («Да он просто не хочет участвовать в Долгой Ночи, выскочка, считает это ниже своего достоинства…»).

Любопытно, что другого самоустранившегося преподавателя – а именно рыжего Голден-Халлу – никто не осуждал. «Пардон, не моя тема!» – сказал он. И все это приняли.

Ладислава удивленно вскинула брови:

– Нечто среднее? Это как?

– Когда-то старик Фоскаш вел и Наследие Этерны, и ТММ. Соответственно, он много занимался всякими тайнами острова. Я когда-то начинал читать его дневники, но бросил: они написаны ужасно тяжелым слогом и местами на других языках. Но мне стало интересно: а вдруг Фоскаш что-то писал про холода вне срока? Вот я и полез за его записками.

– И?

– И не нашел. Нет их! – Стэн озадаченно поскреб затылок.

– Может, в другом разделе искать надо?

– Ты меня за кого принимаешь, Найт?! Я ж библиотекарь, это мои владения, ау!

– Значит, бумаги украли? – Лади хищно покрутила головой.

– Да вот непонятно… – тоскливо протянул Стэн. – Только ты это! – встрепенулся он, увидев, какой огонек разжегся в глазах девушки. – Никому не говори! Не вздумай искать виновного!

– Почему? – удивилась Найт.

– Если пойдут слухи – а они пойдут, в этой дурацкой академии шепоты, как пыль: везде и всюду, – то мне Элайяна голову отвинтит за халатность…

Тут в дверь библиотеки постучались.

На пороге объявился мастер Шильд’эс с волосами синими, как ядовитый раствор сапфириума, и кожей серой, как саван паучка.

– Стэн, ну вы где, у нас же репетиция… ХЛЕСТОВСКИ! – возмущенно вытаращился боевой маг. – Вы почему разговариваете с конкурентом?! ШПИОНАЖ?!

Лади ойкнула и понятливо, по стеночке, покинула библиотеку под прицелом строгого магистерского пальца.

Да. Кажется, преподаватели тоже воспринимали праздник серьезно.

* * *

Когда Найт спустилась, в академии часы пробили полночь…

Это была первая полночь за все эти дни, которую девушка встретила не во сне или, напротив, не во время репетиции. Мгновенно стало грустно. Ладиславе иногда казалось, что внутри у нее – странный маятник, который чихать хотел на силы тяжести, упругости и трения, а потому мотается из эмоции в эмоцию как хочет, всегда сюрпризом для нее и окружающих. И только полночь – всегда болезненное «ух»-в-боль.

Найт направилась обратно к Великой Трапезной, но уже через черную арку увидела, что Фрэнсис с жаром что-то вещает на столе среди толпы студентов. Отвлекать его не хотелось. Говорить с другими – тем более.

– Наш спектакль должен давать людям надежду, понимаете? Надежду! – увещевал близнец. – Должен показывать: даже малейший шанс может обернуться победой – главное, не упусти его! Ищи шанс! Всегда!

Ладислава сглотнула.

Надежда. Опасное слово. Все бегает за тобой, дразнит, манит, но никогда не протягивает руку. А может… Все-таки попробовать еще раз поймать ее? «На дли-и-и-инную удочку»…

Девушка накинула капюшон и решительно пошла к выходу из замка.

Угодья академии в ночи таяли чернильными громадами.

Согласно карте, коттедж мастера Голден-Халлы располагался на островке посреди озера. Моста не было, зато у берега стояла лодка, которую Найт не преминула использовать. Ватерлиния располагалась так высоко, что девушке казалось: ее вот-вот затопит. Темная вода по бокам булькала холодом.

Остров оказался крохотным. У пирса стояла, стуча об него бортом, вторая такая же лодка.

«М-м, – подумала Найт. – Надеюсь, я не нарушила тонкий баланс задачи в стиле “ждали на берегу волк, коза и капуста…”».

Домик Голден-Халлы празднично мерцал. Причем светились не столько окна – зашторенные полноценно, – сколько лесные огоньки, без устали кружащие вокруг. Покатая крыша полностью заросла мхом, по стенам вниз сбегал густой изумрудный плющ. Сказка, да и только!

Ладислава подошла к крыльцу и занесла кулак, чтобы постучаться, как вдруг… Изнутри донеслась музыка.

Найт замерла.

Играла виолончель. Это был колоссальный поток совершенно упоительных звуков, в которых можно было утонуть похлеще, чем в озере. Казалось, музыка подвижна и текуча, как ртуть. Она меняла ритмы, гаммы, стили; она была широкой и просторной, курсивно-прихотливой, величаво-низкой и ласкающе-воздушной.

В ней были изумление и страх перед необъятностью бытия – и тихая радость от того, как чудесен этот конкретный вечер на этом конкретном островке. Звенело легкое лукавство, грело теплое обещание, а еще было что-то такое, что бьется внутри, как птица, и никак не может найти окно…

Ладислава не могла дышать.