что теперь я — повелитель Даррендорфа, а им здесь делать нечего. Либо ты, птичка, продолжишь морщить носик и отворачиваться… — С этими словами он другой рукой сжал её подбородок, заставляя взглянуть ему в глаза. — И я прямо сейчас поверну тебя лицом к стене, задеру твою юбчонку и отделаю так, что месяц ходить не сможешь. Выбирай, милочка моя, — оскалился он, приближая её лицо к своему. Странно, но запаха перегара София не чувствовала — видимо, ему хватило ума не напиваться перед битвой.

Она кое-как смогла абстрагироваться от его прикосновений и уже почти не осознавала, что он по-собственнически поглаживал её большим пальцем по щеке, что сжимал её плечо, а потом опустил ладонь ниже — к груди… Он и до этого касался её, отчего было противно, омерзительно, отчего хотелось блевать — желательно, прямо на него. Когда Эйкин, войдя победителем в Даррендорф, впервые увидел Софию — бледную, испуганную, дрожащую, то тут же придирчиво осмотрел её лицо, ощупал грудь и шлёпнул по ягодицам, словно выбирал на рынке лошадь, а уж к похотливым, полным низменного желания взглядам (и не только его, но и его солдат) она привыкла.

Но всё это меркло по сравнению с тем, что Хейли делал сейчас.

Он и правда собрался взять её… Он явно бахвалился, уверяя, что не позволит освободить замок, — просто решил отыграться напоследок. Значит, теперь он способен на всё, на любую мерзость… София зажмурилась. Пальцы одеревенели, она почти не чувствовала сжатую в них заколку и боялась, что от страха выронит её и тем самым выдаст себя. Ноги почти перестали держать, спасало лишь то, что она оперлась поясницей о подоконник.

— Прошу вас, не надо, — тихо попросила девушка, с трудом сдерживая слёзы страха и омерзения.

— Чего ты пищишь, как полупридушенная крыса? — окончательно разозлился Хейли. — Выйдешь ты за меня по-хорошему или нет?

Она открыла глаза. Бастард больше не улыбался. Одной рукой он сжимал её подбородок, а вторая бездумно скользила по груди. И тогда София поняла, что страха больше нет. Есть лишь всепоглощающая, горячая, ядовитая злость, заполнившая всё её нутро и заставившая остальные чувства исчезнуть. Она тряхнула головой, заставляя его сбросить руку.

— Да как ты смеешь, — прошипела София, ожидая, что он тут же придушит её, но Хейли отчего-то даже не изменился в лице, — ты, презренный выродок какой-то подзаборной шлюхи и нищего барона! Ты, безграмотный урод, только и умеющий, что мечом махать да задирать юбки служанкам! Ты, жалкий прихвостень не менее жалкого разбойника, возомнившего себя великим лордом и завоевателем! Ты смеешь делать предложение мне? Дочери одного из самых влиятельных вассалов леди Коллинз? Да я скорее пущу себе кишки, чем выйду за такую мразь, как ты! Так что иди-ка ты…

И она произнесла такое слово, которое не раз слышала из уст солдат и крестьян, которое знала, казалось, с детства, но ни разу не позволяла себе употребить — ровно до этого момента.

Сначала она и вправду почувствовала облегчение, выплеснув всё, что думала о нём. А потом вернулся страх. Страх, похожий на вылитое на голову ведро ледяной воды. Страх, сковавший её конечности и лишивший дара речи. Страх, заставивший её забыть, что в руке у неё — смертельно острая заколка, которую можно было бы вогнать в шею ублюдка, воспользовавшись его оцепенением…

Её отрезвила боль. Он ударил её в живот кулаком, отчего все внутренности словно перемешались, а из лёгких пропали остатки воздуха. Ноги окончательно перестали держать, и София, согнувшись в три погибели, рухнула на пол. Заколку она тут же выронила, и та укатилась под кровать. Подумалось, что сейчас Эйкин пнёт её ногой, но больше ударов не последовало. Сначала девушка решила, что у неё звенит в ушах, но потом поняла, что расслышала шаги в коридоре и грохот, с которым дверь вылетела из петель.

Хейли, грубо схватив Софию за предплечье, поднял её, повернул к себе спиной, а в следующее мгновение она почувствовала возле своего горла смертельно холодную сталь.

Die Entstehung[22]

1390 год от Великого Затмения, август

На замковой кухне было жарко, душно и пахло уже не так вкусно, как в коридоре, что вёл к ней. Кристине подумалось, что из всех помещений замка именно здесь жизнь кипит наиболее сильно, словно суп в огромном котле. Она оглядела кухню, будто была здесь впервые… Впрочем, ощущение, что она попала в незнакомое место, не покидало её весь день.

Кристина вернулась в Эори совсем недавно, проведя вне дома два года. Вроде не столь большой срок, но сейчас она понимала, что не узнаёт родной замок. Идя на кухню, она едва не заблудилась, собственная комната казалась ей неуютной и холодной, а размеры Нижнего города, который было видно из любого замкового окна, попросту пугали. Да, он рос, рос непрестанно, но за эти два года как будто увеличился в размерах почти в два раза.

Ей кланялись или, если не было возможности (у большинства слуг руки всегда заняты то корзинами, то вёдрами), кивали. Судя по всему, челядь была рада её возвращению. Кристина усмехнулась — вряд ли отец за время её отсутствия научился успешно справляться с хозяйственными делами. Зато у неё всегда это получалось хорошо. Правда, в замке мужа в её вмешательстве в хозяйство не было нужды, поэтому Кристина очень соскучилась по подобным занятиям. Отдавать распоряжения, наблюдать, как они выполняются, а потом лицезреть результаты ей нравилось. Она приподняла подол платья, чтобы не испачкаться в каких-то отходах, которые были брошены на пол, и прошла в глубь кухни.

Все лица были донельзя знакомыми — и повара, и кухарки, и прочие прислужники… И Кристина была рада их видеть, была рада осознавать, что последующие годы своей жизни она проведёт с людьми, знакомыми с детства. Она осмотрела кухню, со знанием дела принюхалась к жарящейся на огромной сковороде картошке, заметила, что суп уже кипит, а за ним никто не следит… Повара спросили, что приготовить на ужин, но Кристина отмахнулась: мол, ей это безразлично, а отцу — тем более, он уехал по делам на несколько дней.

Она прошла дальше, стараясь внимательно прислушиваться к тому, что ей говорили слуги. Поначалу это было непросто — она отвыкла от подобных дел и часто отвлекалась на посторонние мысли. Но кое-что всё-таки смогло вернуть её в явь.

— Да вот, вялее работаем, мледи, — начала оправдываться одна из кухарок. — Народу, стало быть, не хватает. Посудомоек особенно. Взяли недавно одну девку, так она недокормленная