– Нет, – сказал Лесник. – Я думаю, что младенца забрали отсюда после того, как убили его мать и бабушку.

– Кто же такое мог сделать?

– В этом мире нет недостатка в жестокости – как, впрочем, и в любом другом.

Он поднял руку, чтобы потрогать ей лоб. Церера инстинктивно отстранилась от него, вспомнив о том, чем он совсем недавно занимался, и тут же ощутила стыд.

– Простите, – пролепетала она. – Пожалуйста, не стесняйтесь.

Лесник приложил ладонь к ее щеке.

– У тебя опять поднялась температура, – произнес он. – Покажи-ка мне рану.

Церера закатала рукав, обнажив поврежденную руку. В свете огня было видно, насколько та воспалилась. Плоть от запястья до самой шеи была опухшей и красной, с желтыми потеками гноя, и она едва могла пошевелить пальцами.

– Завтра мы двинемся дальше и поищем помощи в другом месте, – сказал Лесник. – А пока что я обойдусь тем, что могла оставить госпожа Блайт.

Он взял с полки ступку и пестик и приготовил примочку из лука, имбиря, чеснока и куркумы, а также эвкалипта и одуванчика, после чего добавил в смесь хлеб и молоко. Приложил ее к месту укуса, и Церера почувствовала, как от раны распространяется приятная прохлада. Через несколько минут она снова смогла размять пальцы, а яркая краснота сменилась тускло-розовым.

– Теперь лучше, – сказала она. – Спасибо.

Вместе с Лесником они порылись в кладовой и обнаружили картошку, репу, морковь и еще немного лука, из которых сварили похлебку. Тушеное мясо из котелка Лесник выбросил, а старое молоко вылил – просто на случай, если тот, кто убил обеих женщин, что-то в них подмешал. Он не стал отдавать их даже свиньям.

Ели они в молчании. Похлебка оказалась на удивление вкусной, чему способствовали травы и специи, которые Церера добавила из запасов хижины, но вот парное коровье молоко ей решительно не понравилось. На ее вкус оно оказалось чересчур уж похожим на сливки и таким теплым, что ее затошнило. Дома в холодильнике она держала только молоко с пониженным содержанием жира, да и то для Фебы – сама предпочитала и вовсе обезжиренное. Церера решила не пытаться объяснить ни одно из этих понятий Леснику, который налил себе уже третью кружку парного молока и явно не собирался останавливаться на достигнутом. Она не стала бы сбрасывать со счетов возможность того, что он вернется к корове с кружкой в руке и нацедит себе молока прямо из вымени, словно какой-нибудь выпивоха в пабе, который втихаря наливает себе пива из крана, пока бармен стоит к нему спиной.

Дверь за ними была заперта на засов. Церера заметила на подоконнике большой железный ключ, и при виде его – этого символа домашнего уюта и безопасности – у нее защемило сердце. Находясь в доме госпожи Блайт и ее родни, в окружении самодельной мебели и их скромных, но дорогих им вещей, Церера подумала, что начинает понемногу узнавать их, пусть даже теперь они лежали погребенными в земле, которую некогда возделывали.

– А вдруг те, кто это сделал, вернутся? – спросила она у Лесника, когда тот отставил свою пустую миску и стал рыться в карманах в поисках неизбежных трубки и табака. Это и вправду была очень плохая привычка, но на сей раз Церера просто не могла сердиться на него – только не после того, что ему пришлось сделать.

– Не вернутся, – коротко ответил он.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что для этого нет никаких причин. Женщины мертвы, и они забрали ребенка. Что еще можно здесь взять, не говоря уже о том, из-за чего вернуться?

– Деньги? Драгоценности?

– У госпожи Блайт не было драгоценных камней – она в них не нуждалась, а если б убийцы искали золото и серебро, то перевернули бы весь дом перед уходом. Если б я не знал ее лучше, то сказал бы, что единственной целью здесь было убийство, но у госпожи Блайт не было врагов и никто не питал к ней такой ненависти, а Голда, какой я ее знал, по своему характеру была зеркальным отражением своей матери.

– А что, если им требовался только ребенок? – предположила Церера. – Нельзя оставлять его таким людям.

– А кто сказал, что они люди?

Церера собиралась уже спросить, кем еще они могли быть, но, поскольку уже встречала Духа Воды и дриаду, а также говорящих крыс и самодвижущиеся тисовые деревья, вопрос был явно излишним.

– И все равно нельзя позволить им заиметь человеческого младенца, – твердо сказала она, – кем бы они ни были.

Лесник достал из кармана какой-то маленький металлический инструмент, похожий на сплющенный гвоздь, и воспользовался им, чтобы прочистить свою трубку. Вставил острый кончик в черенок и подвигал туда-сюда, после чего подул в отверстие, чтобы рассеять выбившиеся из него темные крошки. Затем плоским концом поскреб внутри чашечки, освобождая ее от частичек пепла и обуглившегося табака. Покончив с этим, начал набивать трубку заново, утрамбовывая табак пальцем. Цереру подмывало заметить, что больно уж много возни ради столь скудного вознаграждения, но, наблюдая за Лесником, она увидела, какое утешение он находит во всем, что делает, – с раскуриванием трубки в качестве финального шага. Для него это было своего рода ритуалом, средством найти успокоение в череде несложных, но близких к сердцу процедур. Раньше она чувствовала то же самое, когда они с Фебой совместно выполняли кое-какие домашние обязанности: лущили горох (обе просто обожали свежий горошек и ели его как конфеты), пекли хлеб и рассказывали сказки перед сном. Такие маленькие дела, такие простые радости, но они делали повседневную жизнь куда более сносной, и так много из этого было отнято у нее после того наезда…

Теперь, когда Лесник поджег от огня в очаге щепку, прежде чем поднести ее к табаку, Церера уже пришла к мысли, что если она не собирается сдаваться после того, что случилось с ее дочкой, если будет жить, а не просто существовать, то ей придется найти способ вновь обрести чувство полноты жизни от этих маленьких ритуалов, включая чтение вслух. Как только она вернется в свой собственный мир, то попытается не только вдохнуть новую жизнь в старые истории, которые читала Фебе, но и откроет для себя новые, чтобы с их помощью они могли вместе пуститься в совершенно иное странствие. И если ей прискучат творения других, она создаст свое собственное. Теперь Церера знала, что способна на это. Она понятия не имела, как это произошло, но ей уже удалось создать целых две истории буквально из ничего. Это была своего