Во имя свободы любимой женщины.

— Итак, все кончено, — сказала София и глубоко вздохнула. —Но почему их арестовали сейчас? Я думала, что никаких доказательств их вины уполиции нет.

— Тут всплыли некоторые улики. Письма.

— Их любовная переписка?

— Да.

— Какими же идиотами нужно быть, чтобы хранить подобныевещи!

Да, конечно. Идиоты. Разновидность глупости, для которойчужой печальный опыт абсолютно ничего не значит. Нельзя развернуть утреннююгазету без того, чтобы тут же не наткнуться на скандал, связанный с подобногорода глупостью: стремлением сохранить запечатленные на бумаге слова любви.

— Все это страшно неприятно, София, — сказал я. — Но тут ужничего не поделаешь. В конце концов, разве не этой развязки все мы хотели?Помнишь нашу первую встречу в ресторане «Марио»? Тогда ты сказала мне: всебудет в порядке, если окажется, что убийство совершил надлежащий человек. Тыимела в виду Бренду. Бренду или Лоуренса.

— Не надо, Чарлз. Ты меня мучаешь.

— Но мы должны рассуждать здраво. Теперь мы можемпожениться, София. Теперь, когда выяснилось, что семья Леонидисов никакогоотношения к убийству не имеет, ты не можешь больше мне отказывать.

Девушка подняла на меня глаза — до сих пор я как-то незамечал, насколько они глубоки и сини.

— А ты уверен, что семья Леонидисов никакого отношения кубийству не имеет?

— Моя милая девочка, ни у кого из вас не было и тени мотива.

Внезапно София смертельно побледнела.

— Ни у кого, кроме меня, Чарлз. Мотив был у меня.

— Да, конечно… — Я был ошеломлен. — Но совершенно условный.Ты же ничего не знала про завещание.

— Но я знала, Чарлз, — прошептала она.

— Что?! — Я непонимающе уставился на Софию. Мне вдруг сталопочему-то холодно.

— Все это время я знала, что дедушка оставил все деньги мне.

— Но откуда?

— От самого дедушки. Дней за десять до смерти он вдругсовершенно неожиданно сказал мне: «Я завещал все свое состояние тебе, София. Тыбудешь заботиться о семье, когда я умру».

Я продолжал неотрывно смотреть на Софию.

— Но ты никогда ни словом не обмолвилась мне!

— Да. Понимаешь, когда все рассказывали, как дедушка огласилзавещание и подписал его… Я решила, что, может, он просто ошибся… Илиоговорился… Или если такое завещание действительно существовало, то, может, онопотерялось и никогда не найдется. Я не хотела, чтобы оно нашлось… Я этогобоялась.

— Боялась? Но почему?

— Не знаю. Наверное, из-за убийства…

Я снова вспомнил выражение дикого ужаса на лице Бренды. Иточно такое же выражение на лице Магды, представляющей себя в роли убийцы.София не могла поддаться подобной слепой панике, так как была слишком разумнадля этого, но она отчетливо понимала, что завещание Леонидиса делало ееподозреваемой номер один. И теперь я окончательно понял, чем мотивирован ее отказобручиться со мной и каковы причины ее настойчивого стремления узнать правду вочто бы то ни стало. «Я должна знать правду. Я должна знать!» Я помнил, с какойстрастью произнесла девушка эти слова.

Мы медленно направились к дому, и вдруг в какое-то мгновениея вспомнил еще кое-что, сказанное Софией в тот вечер.

«Думаю, в принципе я способна на убийства, — сказала тогдаСофия. — Но конечно, для убийства у меня должны быть действительно стоящиепричины».

Из-за живой изгороди навстречу нам вышли Роджер и Клеменси.Просторный твидовый костюм шел Роджеру куда больше строгих туалетов деловогомужчины.

— Привет! — сказал великан. — Ну наконец-то! Я уже началдумать, что они никогда не арестуют эту мерзавку. Чего они выжидали, непонятно.Ну что ж, теперь она и ее жалкий воздыхатель очутились за решеткой — и,надеюсь, их ждет виселица.

Клеменси нахмурилась.

— Не будь таким жестоким, Роджер.

— Жестоким? Чепуха! Совершено хладнокровное убийстводоверчивого беспомощного старика — а когда я выражаю законную радость по поводупоимки преступников, меня называют жестоким. Говорю тебе, я с удовольствиемзадушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когдаинспектор Тавернер пришел по ее душу? Ну и как она вела себя?

— Это было ужасно, — тихо ответила София. — Бренда чуть сума не сошла от страха.

— Так ей и надо.

— Не будь таким мстительным, Роджер, — сказала Клеменси.

— У тебя совершенно нет воображения, — полушутя ответил еймуж. — Представь себе, что отравили меня…

Я заметил, как дрогнули веки Клеменси и руки судорожносжались в кулаки.

— Не смей говорить такие вещи даже в шутку, — отчеканилаона.

— Успокойся, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы направились к дому. Роджер и София шли впереди, мы сКлеменси чуть отстали.

— Полагаю, теперь… нам позволяет уехать? — спросила она.

— Вам так не терпится уехать?

— У меня больше нет никаких сил.

Я удивленно взглянул на нее. Она горько улыбнулась мне илегко кивнула:

— Разве вы не понимаете, Чарлз, что все это время яборолась? Отчаянно боролась за свое счастье. И за счастье Роджера. Я такбоялась, что родственники убедят его остаться в Англии и нам придется вечножить среди них, задыхаясь в плену тесных и прочных семейных уз. Я боялась, чтоСофия предложит Роджеру часть дохода и он согласится, так как это означало быкомфорт и покой для меня. Беда с Роджером заключается в том, что он никого неслушает. У него в голове постоянно возникают новые идеи — и всегда абсолютнонесостоятельные. Роджер ничего не понимает в жизни. И при этом по природе своейон достаточно Леонидис, чтобы считать: счастье женщины заключается в богатствеи комфорте. Но я буду бороться за свое счастье — буду! Я увезу мужа отсюда инаучу его вести ту жизнь, для которой он создан и в которой он никогда непочувствует себя неудачником. Я хочу, чтобы Роджер принадлежал мнебезраздельно… вдали от всей его родни…

Клеменси говорила торопливо, приглушенным голосом, в которомзвучали горечь и отчаяние, поразившее меня. До сих пор я не догадывался, чтоона находится практически на грани нервного срыва. И не догадывался, насколькострастным и собственническим было ее чувство к мужу.