– Ну, анда, теперь все готово к облаве. Старики говорят, что снег выпадет не позже пяти-шести дней. А нам с тобой осталось решить одно: кто из нас будет тобши?

Тэмуджин помолчал, собираясь с мыслями.

Должность тобши, хоть и не военная, придавала нойону большой вес в племени. И от того, кто из них двоих возглавит предстоящую охоту, зависело многое в будущем. Тот, кто становился тобши в межулусных, межродовых охотах, считался первенствующим в своем кругу нойоном. Тот, кто становился старшим на всеплеменных охотах (правда, таких уже давно не проводилось у монголов), имел преимущество в случае выборов на ханство. Исконно влияние в роду и племени значительно прибавлялись у тобши – такой нойон слыл большим вождем, являлся общепризнанным вожаком. Да и народ, многотысячное воинство, глядя на своих вождей, сравнивая их, старшинство между ними определял часто по тому, кто из них возглавляет облавную охоту.

И сейчас, глядя на них со стороны, увидев, кто станет тобши, соплеменники должны будут решить, кто из них двоих верховодит, у кого больше веса друг перед другом. В зависимости от этого и должны складываться их отношения с другими нойонами родов, а это может в будущем повлиять на приход к ним новых подданных, воинов со своими семействами.

Размышляя все эти дни о предстоящей охоте, Тэмуджин подумывал и об этом. Зная свое преимущество перед Джамухой, держа в мыслях и то, что он первым помог тому в возвращении отцовского улуса, сделал его властителем рода и устроил для него покровительство кереитского хана, он был почти уверен, что на этой облаве тобши станет он сам, и Джамуха, в благодарность ему за все, не будет против. Однако теперь, слушая анду и глядя на него со стороны, он отчетливо уловил во внешне беззаботном его голосе немалую ревность, желание занять главное место.

Разочарованный этим внезапным открытием, Тэмуджин на некоторое время задумался. Зная невоздержанность своего анды, он был уверен, что тот будет сильно обижен, если не ему будет отдана эта честь. И все еще внутренне досадуя на неожиданно сложившееся обстоятельство, он заставил себя уступить.

«Дружба все же ценнее, – отказывая себе в желанном, подумал он. – Сила наша в этом, и сейчас нам никак нельзя разводить между собой раздоры. Впереди жизнь большая, можно и по очереди занимать это место, сейчас побудет он, а в следующем году – я…»

– А ты сам как хочешь? – спросил Тэмуджин, прямо взглянув на него. – Я во всем соглашусь с тобой.

– Да никакой разницы я не вижу, – внешне как будто беспечно пожал тот плечами, – кто из нас будет тобши, ты или я… – По напряженной улыбке и нетерпеливому трепету ноздрей Тэмуджин видел, как на самом деле тот был встревожен. – Но ты ведь знаешь, у меня сейчас такое положение: мне нужно, чтобы мои дядья наконец-то поняли, что я уже не маленький мальчик, что пора им начать уважать меня, понимаешь? А тут, если я стану тобши, они узнают об этом, и тогда дойдет до них…

– Я тебя понимаю. Будь тобши на этот раз ты.

– Ты настоящий анда! – громко воскликнул Джамуха и, резко потянувшись, крепко обнял его. – Эх, что за счастье иметь такого анду!

С этого дня шумно стало в айле анды, зачастили к нему многочисленные гости: то керуленские нойоны, то киятские, то свои, джадаранские, дядья заедут «мимоходом». Хозяин угощал всех, приказывал накрывать столы, и почти каждый вечер в его юрте завершался пирами и весельями. Гости славили хозяина, удостоившегося высокой чести, прославившего свой род: не каждому в такие годы доводилось быть тобши, предводительствовать на облавной охоте. В пылу пьяного веселья нойоны прочили ему большое будущее, желали стать великим властителем.

В айле Тэмуджина прислушивались к новому ежедневному веселью по соседству и удивлялись тому, как быстро распространилась весть о том, кто будет тобши на их охоте.

– Ясно, что это сам Джамуха постарался, – усмехался Хасар, который больше всех был недоволен тем, что брат уступил место главного вождя. – Как это так: сегодня решили, а завтра уже загостили к нему со всех сторон? Он сам во все стороны отправил людей, чтобы побольше людей узнало об этом.

– Ну, а тебе какое дело до этого? – недовольно говорил Тэмуджин. – Быть тобши – немалая честь, вот и радуется человек.

Однако он и сам был изумлен тем, что так много шума создалось оттого, что анда стал тобши. Не ожидал он, что дело, решенное между ними и касающееся, как он думал, только их двоих, разнесется так широко.

Кияты четырьмя куренями устроились на новом месте, расставив их неподалеку друг от друга, у извилистой степной речки, впадающей в Керулен. В главном курене жили сами нойоны с охранными отрядами да небольшой частью подданных, а еще каждый из них держал неподалеку по отдельному куреню, где содержалось большинство их воинов с семьями, табунщики, пастухи, дойщики.

На юго-западе от них за двумя сопками стояли войсковые курени Джамухи, на юго-востоке, сразу за речкой, начинались земли его дядей, джадаранских нойонов.

Алтан уже успел договориться с Джамухой о том, что на облавную охоту кияты пойдут вместе с ним, и теперь они все пребывали в радостном, беззаботном расположении, видя, что жизнь у них наконец-то налаживается.

Хитростью возвратив от Таргудая своих старых воинов, они заметно пополнили свои сократившиеся в последние годы улусы, и теперь, под покровительством одного из сильнейших на юге монгольских властителей, который и сам имел надежную поддержку от кереитского хана, киятские нойоны чувствовали себя так, что им не страшен был не то что какой-то там Таргудай, но и сам чжурчженский хан.

Возвращенные воины дали клятву, что больше не будут уходить от них, а нойоны, опасаясь, как бы при нынешних смутах и разброде в племени они не сбежали снова, не стали наказывать их за прошлый побег. Даже Бури Бухэ, прежде обещавший при первом же удобном случае свернуть некоторым из них шеи, сейчас был терпелив и сдержан с ними. Те же, задабривая его, изо всех сил выслуживались при его стадах и табунах, поставляли в его айл побольше масла и архи, шкуры и шерсти. Трое сотников из возвращенных, взяв с собой отборных воинов, сходили в набег куда-то на запад, то ли к кереитам, то ли к найманам, и, умело подводя свои действия под последние осенние дожди, скрывая под ними свои следы, пригнали полуторасотенный табун отборных кобылиц вместе с жеребцами, чем несказанно обрадовали Бури Бухэ, значительно смягчив его гнев.

Вскоре после этого кияты справляли большое празднество, освящая становление двух новых улусов – Сача Беки и Унгура. Сача получил отцовское знамя – покойного Хутугты, Унгур же оставался без знамени, потому что с ранней смертью его отца дедовское знамя перешло к Есугею, а от него – к Тэмуджину. Поэтому он должен был выступать пока что под старым знаменем хана Хутулы, которое держал Алтан. Под этим же знаменем держался и Даритай, после смерти Есугея также оставшийся без надежного пристанища. Бури Бухэ имел свое знамя, унаследованное от отца Хутугты Мунгура, потому-то и был готов всегда уйти в сторону и жить независимо, как он жил некоторое время вместе с Ехэ-Цэрэном на Аге.