Становление новых улусов освятил шаман Кокэчу, друг детства молодых нойонов. Долго раздумывали кияты над тем, приглашать им Тэмуджина или обойти его. По обычаю его присутствие было обязательно, каковы бы ни были их отношения. Старшие кияты понимали это и готовы были пригласить его, на время отставив свои обиды в сторону, но наотрез отказывались Сача Беки и Хучар.

– Мы враждовали с ним еще там, в старом курене, – доказывали они свое. – И как мы теперь будем привечать его, кланяться ему?

С ними согласились.

Из других нойонов племени один лишь Джамуха присутствовал на их празднестве, да и того еле терпели молодые кияты, помня старую, еще детскую их вражду, когда тот приехал в их курень, в гости к своему дяде по матери Ехэ-Цэрэну. Однако деваться было некуда, когда Джамуха покровительственно принял всех киятов под свое крыло.

Прибыв с полусотней охраны, одетой в дэгэлы под единый покрой – под синей китайской тканью, Джамуха важно и неприступно держался перед ними на пиру, сидя на хойморе между Алтаном и Кокэчу. Тайчу и Хучар, которые однажды в тальниках у Онона учинили драку с ним, пытаясь отобрать мешочек с бабками (тогда-то их застал Тэмуджин и заступился за Джамуху), сидели, смущенно пряча взгляды. Тот как будто вовсе не замечал их, ни словом не обмолвившись с ними, зато долго беседовал со старшим сыном Алтана, сидевшим рядом с его бывшими обидчиками.

– Как тебя зовут, нагаса?[9] – с приветливой улыбкой обратился Джамуха к сыну Алтана.

– Мамай, – ответил тот, польщенный его обращением, гордо подбоченившись.

– А сколько тебе лет?

– Восемь.

– Ты уже большой парень, скоро свататься будет пора. А из лука хорошо стреляешь?

– В бегущего суслика с пятидесяти шагов попаду.

– Ну, ты молодец!.. А каких коней любишь?

– Рысистых.

– Какой масти?

– Любой, лишь бы рысью хорошо бегали.

– О, это слова взрослого мужчины. Ну, мы с тобой познакомились, отныне я буду твоим другом. Ладно?

– Ладно.

– А в знак нашей дружбы подарю тебе рысистого жеребенка. Следующей весной приедешь ко мне в гости и выберешь из моих табунов. Потом сам же и объездишь его. Хорошо?

– Хорошо!

– Мы с тобой будем большими друзьями. А когда будешь жениться, меня в сваты позовешь. Ведь позовешь?

– Обязательно позову! – обрадованный вниманием большого нойона и гордый от его дружеского обращения мальчик восторженно смотрел на него.

Слушавшие их разговор старшие кияты растроганно покачивали головами, приговаривали:

– Вот это настоящий разговор.

– Старший поддерживает младшего – это по обычаю.

– Да ведь молодым дальше жить… это и залог на будущее.

– Это будет настоящий союз.

– Так и должно быть, а как иначе?

Младшие кияты сидели, уныло опустив взгляды.

Скоро уехал Кокэчу, сославшись на дела, позже засобирался и Джамуха, а хозяева, проводив важных гостей, запировали одни – вольно, отбросив недавнюю сдержанность и приличия.

Вернувшись к очагу, Бури Бухэ радостно потирал руки:

– Ну, теперь никто нам не помешает, напьемся архи и будем веселиться до утра!

– Да ты до полуночи не выдержишь, свалишься, как обычно, прямо тут, – засмеялся Даритай. – Потому что пьешь как пятилетний верблюд после десятидневного перехода. Ха-ха-ха!..

– Я свалюсь? – вдруг обидевшись, сурово оглянулся на него Бури Бухэ. – Ты как со мной на пиру разговариваешь? Ты что меня позоришь перед племянниками!.. А сам ты как пьешь?.. Как баба, никогда до дна не выпиваешь: половину отпиваешь и ставишь. Думаешь, никто не видит? Но сейчас-то уж я тебя заставлю! Я тебе все кишки вытрясу, если увижу, что опять хитришь! Возьму за обе ноги, подвешу в воздухе и буду трясти до тех пор, пока они не вывалятся наружу! Понял ты меня или нет?

– Да ведь я шучу, Бури Бухэ, шучу! – краснея лицом, вскрикнул Даритай. – Надо же иногда и посмеяться на пиру, почему ты шуток не понимаешь?..

Но тот все так же зло взирал на него, сжимая огромные кулаки – было видно, что он не прочь и ударить. Даритай, опасливо косясь на него, отодвинулся поближе к Алтану, делано засмеялся и проговорил:

– Но ты, однако, верно сказал, повеселимся наконец-то без чужих, своим кругом, – затем оглянулся на Алтана. – Помните, бывало, сидели мы, когда живы были дед Тодоен и все другие братья, пировали по три дня и не знали ни горя, ни забот. Э-эх, было и у нас счастье…

Алтан, забирая поводья разговора в свои руки, сурово заговорил:

– Времена меняются, одни уходят, другие приходят. Но сейчас главное – жизнь наша налаживается. Скоро облавная охота, а я уже договорился, с кем нам выходить, и мы там не последними людьми будем… Вот и Сача с Унгуром выросли, стали нойонами, равными со всеми. А это немалое дело, когда наши молодые в срок обретают владения. Мы этого добились, круг наш увеличился, вот что сейчас главное… – Он прервал на полуслове свою речь, глядя на Сача Беки, и спросил:

– Ты что, Сача, как будто берцовую кость проглотил, чем недоволен?

Тот, весь праздник проходивший с хмурым лицом, возмущенно сказал:

– Как можно быть довольным, когда мне вернули всего пятьдесят семей из полутора тысяч отцовских подданных? Вот вы говорите, мы с Унгуром стали нойонами и теперь равные со всеми. Какое же это равенство, когда у нас всего по нескольку десятков, а у этого Джамухи, которого мы раньше и человеком не считали, два тумэна, и сидит он перед нами с таким видом, будто он наследник чжурчженского хана? У Тэмуджина целый тумэн, а он еще джелаиров у нас забрал, словно собственную отару увел. Да еще, говорят, парни из борджигинских куреней сотнями сбегаются к нему. Где же тут справедливость? Почему боги дают им столько, а нам почти что ничего? Мы ведь такие же потомки Хабул-хана!

Алтан строго и одобрительно смотрел на племянника во время его первой речи среди взрослых нойонов.

Дождавшись, когда тот высказался, провозгласил:

– Вот! Наконец я слышу настоящий разговор, слово истинного мужчины. Я вижу, что племянники наши выросли и начинают помышлять о чем подобает. С такими парнями мы уж добьемся своего… Так вот, скажу тебе, Сача: об этом и я думал всю свою жизнь – почему так выходит, что одним отдаются целые тумэны, другим – лишь бы название было, что улус. Крепко я думал над этим, долго присматривался к жизни людей и теперь знаю: боги наделяют богатством только тех, кто сам не сидит сложа руки и голову имеет на плечах, а не болотную кочку. А те, кто ноет да выпрашивает, ждет справедливости, – у тех боги отберут последнее и отдадут тем, кто рвет зубами и когтями. Вот Таргудай, за что давали ему боги все, что он имеет? У него и род не выше нашего, сам он не багатур, не мэргэн, в войнах особенно не отличался, и не сэсэн[10], а даже глуповат, раз мы его так легко обманули…