Проще простого ведь. Давай, Даня. Рассказывай.

Кружка чая приземлилась на стол. Света не сводила с Дани глаз.

— Моя мама… — начал он и вдруг обнаружил, что больше не может дышать. Простые слова, найденные, но не озвученные, попытались вырваться из него как будто все разом — и стали поперек горла.

Так же неожиданно они исчезли, оставив Даню растерянным и безоружным под внимательным Светиным взглядом, который вдруг исказился, потерял четкость, поплыл…

— Данечка…

Света придвинулась ближе, прижимаясь к нему всем своим теплом, гладя его почему-то мокрые щеки невесомыми ладонями, оставляя беспорядочные поцелуи на его лице. Он пытался сказать ей, чтобы она не волновалась, извиниться за это ужасное представление, — но первое время получались только всхлипы.

А потом он смог произнести все свои простые тяжелые слова.

— Версаль курильщика, — подняла брови Света, разглядывая люстру — мутировавшую снежинку с подвесками-капельками, «стекающими» с каждой грани. Прислонившись к двери, Света изучала полки со статуэтками, картины, салфеточки, сборники французских стихов, к которым никогда и не притрагивались. Затем сделала вдох — и скривилась. — И пахнет здесь, как в отделе парфюмерии в Ашане.

Даня усмехнулся. Он сам толком не знал, зачем привел Свету в этот храм за витражной дверью, но теперь он смотрел, как она одну за другой низводит его святыни до банального хлама, и не мог оторвать взгляд.

— Вот здесь ты отчитывался ей каждый день? — указала Света на расшитый бутончиками лаванды пуф.

— Да.

— А вот сюда, — блестящий ноготь постучал по тонконогому журнальному столику, — ты ставил ей поднос с чаем и этими… мела… мела…

Она пощелкала пальцами, пытаясь вспомнить слово.

— Мадленками, — подсказал Даня.

— Ну не жлобство ли? — Света подошла к книжным полкам и бегло просмотрела названия. — Ты много отсюда прочел?

— Нет. Парочку из Гюго… ну и «Графа Монте-Кристо».

Следующим на очереди было мамулино фото из Парижа. На нем она, в черном платье и с красными губами, делавшими ее еще более роковой и высокомерной, затмевала собой Эйфелеву башню на фоне.

— Красивая, — сказала Света, поставив фоторамку на место, с небольшим сдвигом. Даня сделал себе заметку поправить потом. Света пощелкала переключателями торшера, немного полюбовалась цветными ажурными тенями на стенах. Заглянула в лица статуэточкам веселых пастушек с выпрыгивающими из корсетов грудями. И наконец уселась в мамулино кресло.

Даня затаил дыхание. Мамуля сидела в нем величественно, с прямой спиной и с его судьбой на ладони: захочет — сожмет, сомнет, и останется горстка пыли. Возможно, поэтому широкое кресло с резными ручками и цветочной обивкой с детства внушало Дане смутное чувство опасности. Тогда, приходя сюда полить цветы в мамулино отсутствие, он робел и старался как можно скорее прошмыгнуть мимо кресла. И только за витражной дверью смеялся над своей глупостью: ну что это несчастное кресло может ему сделать? А затем все повторялось.

Света опустилась в него так непринужденно, даже не подозревая, что этой «винтажной рухляди» можно бояться. Устроившись поудобнее, она закинула ногу на ногу и принялась легонько покачивать ею, не сводя с Дани глаз. А он почему-то уставился на ее носок. В эпоху ярких принтов, вызывающих надписей, Квантовых Шевченко и неодинаковых пар, выглядывающих из-под штанин каждого второго, Светины носки были просто черными.

Микки-Маус на ее футболке издевательски смеялся. Он как будто знал то, что знал Даня. Со своими вьющимися, едва высохшими волосами и хулиганской улыбкой, Света в этом кресле казалась ребенком, забравшимся на люк танка. Хотелось забрать ее оттуда как можно скорее. Увести за руку в безопасность. Туда, где они оба смогут дышать свободно.

— Вернемся на кухню? — предложил Даня.

— Как насчет остаться здесь? — предложила Света, склонив голову. И от ее тона, от ее взгляда по всему телу Дани пробежали мурашки.

Еще никто не отказывался от своих детских страхов так охотно, как он, когда срывал с нее дурацкого Микки-Мауса, целовал подставленную шею и млел от сдавленного «Щекотно!», пытаясь одновременно разобраться с ее шортами и своими штанами.

Они занялись любовью в мамулином кресле, и, если бы многочисленные херувимчики, не слишком целомудренные пастушки и строгая женщина на фоне Эйфелевой башни могли отвести глаза, они бы это непременно сделали.

Но они не могли.

С 2000 года в украинских школах действует двенадцатибалльная система оценивания.

Это твой крест

Районная поликлиника и районная больница находились по разные стороны одной из самых оживленных городских трасс, но поставить светофор или хотя бы надземный переход для удобного перемещения между ними не догадались. Как будто тому, кто пришел за диагностикой, не придет в голову тут же пойти лечиться через дорогу.

Поэтому перед Стасом стоял выбор: делать километровый крюк, чтоб добраться до ближайшего перехода, или ждать, пока поток машин ослабнет, — и бежать напролом. Если его и собьет автомобиль, то, по крайней мере, до травмпункта будет всего ничего. Ну или до обособленного кирпичного морга на задворках больницы. Как повезет.

Приемное отделение, несмотря на довольно раннюю половину восьмого утра, было забито. Преимущественно стариками. Они оккупировали диванчики, кто в одиночестве, кто в компании более молодых родственников; и первые поглядывали на вторых с нескрываемой завистью. Кто-то печально посматривал в заключения со списком лекарств, на которые у него нет денег, кто-то не мог разобраться с автоматом, раздающим талончики, и невольно стал мишенью для скопившегося здесь негатива.

— Давайте я помогу, — предложил он бледненькой бабуле в побитом молью берете. Под ее причитания вперемешку с благословениями он добыл для нее талончик с номером, и разбухающая очередь вздохнула с облегчением. Бабуля, получив заветную бумажку, даже прослезилась.

— Ох, пусть тебя бог бережет, сыночек.

Она звучала прямо как все те соседки, которым он в детстве выносил мусор и, задыхаясь в пыли, чистил от хлама балконы. И хоть от ее благодарности в груди приятно потеплело, Стас не забывал: если все время поступать с людьми по-доброму, они быстро становятся ненасытными. Поэтому на следующую просьбу бабули показать, где тут лифты, он ответил, что спешит, и направился к свободному справочному окошку.

Равнодушная женщина с накрашенными синим веками молча посмотрела на него.

— Здрасьте. — На всякий случай он уже сжимал в руке матушкин паспорт. — Мне медкарта нужна. Гордиенко Мария Михайловна.

Спустя десять минут раздраженных вздохов и молчаливого презрения Стас получил медкарту и направился обратно в больницу. Матушке к этому времени уже должны были сделать УЗИ. С ней была тетя Лида, но Стас не особо доверял ей, понимая, что это и с ее подачи матушка оказалась в больнице.