Понимаю, что вина моя. Но в этот раз я не хотел. Не собирался, честное слово.

Марина делает шаг назад, и я закрываю дверь. Хулиганка плачет. Прижимает ладонь ко рту и рыдает. Маленькая, беззащитная, все еще напуганная. Всхлипывает сначала беззвучно, а затем громко. И трясется. Остановиться не может. Всё позади, а у нее не получается. Изо рта пар идет. Марина без шапки. Куртка расстегнута, под ней футболка.

Я быстро застегиваю ее пуховик до горла. А потом, следуя порыву, насильно обнимаю Хулиганку и прижимаю к себе.

Марина вцепляется в мои плечи, по спине тут же прокатывается жар. Она рыдает, а я обнимаю ее и глаза закрываю. Начинаю поглаживать.

— Ты трубку не брал, — причитает она. Жалуется. — Я думала, ты ее забрал. Увез на хутор и не отдашь. Я думала... что моя девочка... Мне так было страшно, Даня! Мне так страшно!

— Мариш, — вздыхаю укоризненно. Прижимаю к себе сильнее.

— Мне плохо было. Будто предчувствие. Я писала и звонила, ты не отвечал. Приехала, а дома никого и свет не горит. — Она вновь трясется. — Я подумала... Господи, потерять Миру — это самое страшное!

— Прости, — искренне раскаиваюсь. — Я не видел твои звонки, телефон был на беззвучном.

— Ты точно не собирался ее увозить?!

— Показать тебе багажник? Там нет вещей. Мире приснился кошмар, я не знал, что делать.

— Надо было позвонить. Я бы приехала тут же!

— Решил справиться сам.

— Господи!

Я поднимаю капюшон и натягиваю ей на голову. Хочу Марину обнадежить, утешить. Заверить, что их с Мирой спокойствие — самое важное для меня сейчас. Что ее слезы и страхи мне душу рвут. Что я всё для них сделаю. Вместо этого говорю строго:

— Марина, что за бред? Я бы никогда ее не забрал. Ты за кого меня принимаешь?

Пустота внутри наполняется горечью. И я решаю задать вопрос напрямую:

— Почему ты так обо мне думаешь?

Она отшатывается. Быстро вытирает глаза. Часто моргает.

— С ней точно всё хорошо?

— Да. Она заснула почти сразу, как мы сели в машину. Ответь на вопрос. Ты меня боишься?

— Я не знаю.

— Не нужно. Марин, — зову я. — Я не сделаю ни тебе, ни Мире ничего плохого. Мне было, — усмехаюсь, пожимая плечами, — стремно признаться, что в первую же ночь все пошло не так. Но в крайнем случае я бы позвонил.

— Не лень тебе было ее одевать, самому одеваться... — начинает она меня отчитывать. Становится грозной и смешной. — Ты ее забалуешь, как мне потом справляться? Ночью спать надо, а не тусить. По крайней мере, не в ближайшие пятнадцать лет!

— Мне было не лень.

Марина почему-то обильно краснеет и становится еще красивее, чем всегда. В тусклом свете фонарей на улице ночью. Еще притягательнее. Внутри все, что было поломано, вибрировать начинает. Жаждать. Я осекаю себя.

Быстро отвожу глаза в сторону. Губы становятся нестерпимо сухими.

— Мне не лень, — повторяю. — Все, что касается Мирославы. И тебя. Почему ты этого в упор не хочешь замечать?

Она молчит.

— Прости, — наконец произносит. — Я дура. Истеричка. Я просто... ее сильно люблю. Нашу девочку. Очень долго отвечала за нее одна и еще не привыкла, что можно расслабиться и довериться тебе.

— Ты не дура. Перестань.

— Я сильно нервничаю из-за того, что происходит. Так боюсь, что ты решишь, будто я плохая мать для Миры. И заберешь ее. Что вы со Златой ее заберете.

— Причем здесь вообще Злата?

— Да при всем! У вас семья. Ты ее любишь. И Миру тоже любишь. Рано или поздно Мира будет проводить время с вами двумя. Я не против. — В подтверждение своих слов Марина опять плачет. Но теперь уже не от страха за дочку.

Я вздергиваю бровь.

— Я ревную. Господи. — Она зажмуривается. — Собираюсь замуж через неделю и ревную. Это какая-то катастрофа!

Пустота внутри печь начинает, мешаться, мучить. Но сейчас мне не горько, напротив.

— Мирослава очень к тебе привязана. Когда мы проводим время вдвоем, мы постоянно говорим о тебе. Злата все еще в Москве, прилетит послезавтра. Раньше мы с ней жили на два дома, теперь на три. Это непросто, но я стараюсь.

— Я переживаю из-за свадьбы. Это серьезный шаг. — Марина делает паузу. — Значит, на мою свадьбу ты будешь с женой? Мы же договорились, что ты возьмешь Миру.

— Я возьму Миру. Злата тут ни при чем.

— Ты обещал, что будешь один!

— Если нет, это что-то изменит?

— Всё!

В ответ на ее слова меня изнутри взрывает.

— Марин, твою мать. Может, ты не Миру ревнуешь?

— Что? — Она прищуривается.

— А меня. Ты ревнуешь меня?

— Тебя? — морщится. — С какой стати?

Она явно переигрывает, а меня в ответ топят эмоции. Я реагирую. Словами, интонациями Марина вызов бросает.

Головой качаю. Опасно. Но попробуй уже остановись. Когда надежда появилась. Когда мы, наконец, вдвоем. И более-менее искренне разговариваем.

— Ты меня ревнуешь к Злате? Признайся.

Я отдаю себе отчет в том, что нападаю. Смотрю на карман на ее куртке. Делаю шаг вперед. Марина отступает.

— Ты тут совсем ни при чем, Миронов.

— Уверена?

— На сто процентов. С чего ты вообще спрашиваешь? — ее голос меняет тональность.

Потому что надеюсь. Потому что люблю.

Эти слова застывают на языке и рассыпаются на буквы. Из которых я быстро формулирую грубое:

— Потому что я с трудом не думаю о тебе, когда трахаю жену.

Смотрю себе под ноги. Пульс частит.

Делаю еще один шаг в ее сторону. Мир не черно-белый, как без нее. Он черно-красный. Но черного больше, конечно.

Марина вздрагивает и толкает меня в грудь.

— Ты притворяешься! Господи, притворяешься приличным человеком! Бизнесменом! А сам все тот же грязный, грубый колхозник! Который говорит мерзости! Который... да с тобой нельзя нормально разговаривать!

Я смотрю в пол*. У Марины ботинки белые.

Надо остановиться. Если она будет настраивать Мирославу против меня, я ничего сделать не смогу. Мирок на сто процентов мамина девочка. Хочешь-не хочешь, а признать приходится.

Мне нельзя.

— Я запрещаю себе думать о тебе, — говорю вслух. — Так начинается каждый мой секс с женой. Уже много лет. И от того, видимся мы с тобой или нет, суть не меняется.

Всё еще люблю.

Марина делает вдох. Громкий. Такой чувственный, что волоски дыбом по телу. В паху простреливает, в груди долбит.