Хочу.

Я смотрю в пол*.

Хочу ее.

Губы совсем сухие.

— А я запрещаю себе думать о тебе, когда меня трахают, — выплевывает Марина воинственно. Выжигая дотла то, что еще живо было.

Когда. Ее. Трахают.

Меня ослепляет. Мне снова больно.

— Блть! — выдаю сквозь зубы.

Картинка перед глазами красная. Ботинки ее белые теперь кровавого цвета. Я моргаю. Руки напрягаются. Больно. Больно, блть. Но и это проглатываю. Марина всегда знала, как сделать мне херово. И момента не упускала. Ни единого.

Но ей, конечно, этого мало. Она продолжает:

— Это ты виноват, — тараторит мне в лицо. — Ты виноват во всем! Что я с другим каждый день сплю. Что замуж за него собираюсь. Ты!

Она отступает, пока не натыкается спиной на машину. Я упираюсь руками в капот, пресекая дальнейшие попытки к бегству. Поднимаю глаза и смотрю на ее подбородок.

— А ты что сделала в своей жизни, чтобы быть со мной?

Мои слова ее словно оглушают. Марина открывает рот, потом закрывает. Еще раз делает так же. В ней столько вибрирующего негодования, что она не может сформулировать его в слова. Тогда это делаю я:

— Ничего ты не сделала.

— А что я могла? Ты не смотришь на меня! Никогда! Твой взгляд поймать невозможно! Ты когда рядом стоишь, в метре, то сам по себе при этом. Даже сейчас! Во время этого разговора. Ты заявляешь, что хочешь меня. Но не смотришь!

— На тебя посмотреть?

Она кивает.

— Уверена?

Не дожидаясь ответа, я поднимаю голову. Наши глаза встречаются, и я отпускаю себя. Впервые рядом с ней.

Марина дышит и дрожит. Глаза — огромные бездонные озера. А я с ума схожу. Ждал. Все это время. Будто не было трех лет. Командировка закончилась.

Мы смотрим друг на друга. Из ее рта идет густой пар, Марина часто, рвано дышит. Я кладу руки на ее талию. Сжимаю. Она дрожит. Тогда я крепче.

Хочу ее. Сейчас.

Не просто тело ее хочу. А всю ее. С томными вздохами, с глазами вот такими испуганными, растерянными, словно пьяными. С манящими губами, так заманчиво сейчас приоткрытыми. Со всеми ее желаниями, мечтами и страхами.

Моя же. Всегда моей была. С первого раза. Я касаюсь пальцем ее щеки. Беременной от меня ходила. Ребенка мне родила. Дура, правда. Скрывала, боялась. Но моя же при этом была каждую минуту.

Обнимаю Марину за талию крепко. И в глаза смотрю. Наконец-то так долго, как мне хочется.

С первого до последнего сантиметра. Вся. Какая есть. Моя.

От ревности суставы выкручивает. Трахает ее там, блть, кто-то. Старается. Сука. Это похрен всё, лишь бы скорее закончилось.

Одна потребность — перечеркнуть ее жизнь настоящую. Смять и выбросить как глупость полную. Ну поиграла во взрослую, чужую, самостоятельную, и хватит уже. Домой пора. Видит же она, как действует. Было бы фигней, за три года бы выветрилось давно.

— Я всё помню, — говорю ей.

Шарю по лицу глазами. Ее щеки горят, глазища сверкают.

План в голове формируется мгновенно. Дурной, безумный. Но, как и обычно, отказаться от нее — синоним слова «сдохнуть». Нужно поднять Миру, уложить в спальне. И остаться с Мариной в комнате. Чтобы дальше только мы.

— Идем ко мне, — зову я. Беру ее за руку.

Ее рот вновь приоткрывается. Марина сомневается будто. Выбирает, мечется. Адреналин в крови кипит. Все «плохо» и почему «нельзя» всплывают в памяти, но остановиться невозможно.

Наклоняюсь и целую. Мои губы сухие совсем, ее — горячие. Не хочу царапать, но иначе не получается. Я и чувствую себя внутри сухим, полумертвым. Прижимаюсь и пробую. Глаза закрываю. Запах ее втягиваю.

Марина резко отворачивается.

— Грубый Колхозник! — рявкает она со слезами на глазах. Жалобно. Ее слюна попадает на мои губы. Я облизываюсь. — Ты совсем не изменился! Делаешь что хочешь! Берешь что хочешь! Когда приспичило! Тебе ни до кого нет дела! Правила, мораль, этика — все это по фигу!

Похоть топит. Я ни хера не соображаю.

— Да. Все тот же. И люблю тебя по-прежнему сильно. Ты мне нужна так же, как раньше.

Марина делает громкий вдох.

— Ты не умеешь любить. Ты умеешь е*аться. — Тычет в меня пальцем. — Вот что тебе от меня надо! И всегда было надо!

— Будем е*аться. Еще как. Обещаю, — говорю я. — Как скажешь.

Не понимаю, что надо было ответить. Но определенно что-то другое.

В глазах Марины сверкают сталь и похоть. Я улыбаюсь, узнавая ее прежнюю. Остаться с ней наедине, дальше мы не остановимся. Просто остаться вдвоем. Она и я. Скорее.

Сейчас.

Марина прищуривается.

— С женой своей это делай! От меня отойди.

— Я говорю, что люблю тебя.

— Жену свою люби!

Я не выдерживаю и рявкаю:

— Да справься ты со своей ревностью уже!

Марина округляет глаза. Я осознаю, что момент ключевой.

И хочу сказать много! Так много всего, что чувствую. Вижу. О чем думаю и чего хочу. Необходимо ей рассказать, что я тоскую. Каждый день. Что мне ее не хватает. Что она мне снится даже. Что всё не так в моей жизни, что Марина когда-то давно так много поменяла. И я пытаюсь. В это самое мгновение. Но не получается.

Внутри ступор. Он берется откуда-то из прошлого, словно был со мной в базовой комплектации. Тяжесть в груди, сам рот же просто не шевелится, в голове пульсирует: «Не смей!» Я не знаю, как от этого ступора избавиться. Он всю жизнь мне мешает.

Она сказала: «Ты не умеешь любить».

И единственное, чего мне хочется — это согласиться. Усмехнуться и подтвердить догадку, а лучше сделать что-то еще хуже. По-детски уперто и с вызовом.

Я всегда так делаю: соглашаюсь с ее обвинениями. Любыми. Марина потом сама догадывается. Но в этот раз почему-то зреет уверенность, что она не поймет.

Я сглатываю скопившуюся слюну. И молчу. Секунды тянутся. Она не поймет, поэтому надо объяснить. Хотя бы постараться. Сука! Хотя бы постараться. Иначе вообще ничего не получится.

Меняю тон и добавляю тихо:

— Я же справляюсь как-то со своей. Или ты думаешь, что это легко?

— Да боже!

— Каждый раз, — начинаю говорить я. — Каждый раз, когда провожу время с дочерью, я точно знаю, что ты с ним. Каждый. Блть. Раз. Когда беру дочь и наслаждаюсь ее обществом, я знаю, что ты в это время!.. Ты это понимаешь? Ревность отравляет каждую мою минуту, проведенную с собственным ребенком.