и загораживая собою свет. — Наивный идиот! Даже думать не смей! Уж кто-кто, а ты-то должен знать самого себя — эгоист, — темп голоса замедлился и снизился, но звучал по-прежнему грозно. — Нет места ничему человеческому, кроме порывов этого самого эгоизма — закончились добрые люди, ушли вместе с Ним в ту безымянную могилу! Остались лишь такие, как ты… — фигура указала пальцем на Хантера и села напротив него — под просветом, — люди, которые делают что-то только из своих побуждений. Вот подумай: ты убил Джефферсона — за что? Из-за доблести? Из-за чувства долга? Нет. Ты убил, потому что хотел — понимал, что скоро сдохнешь сам и не допускал даже на йоту возможности того, чтобы эта тварь ходила по земле после тебя — тварь, на которую ты сам стал похож. И убил медленно — не «просто пуля в голову», как ты рассказал Джею, а с нечеловеческим, мать твою, садизмом. О, дальше — Джеймс: что, из добрых, скажешь мне, побуждений, ты взял к себе в напарники этого юнца? Хотел поступить так же, как Он, выкупив какого-то незнакомца из лап смерти? Нет, о нет… Когда военные собирались расстрелять его, появился ты и внёс залог лишь ради одной цели — чтобы он пристрелил тебя, если ты обратишься. Более того! — фигура расхохоталась. — Там стояла целая рота, а ты выкупил только его… — смех не прекращался, — из-за одинаковой группы крови! Ты забыл, а?! Тебе напомнить?! Полтора десятка пацанов расстреляли и скинули в грёбаный Атлантический океан у него на глазах, а он остался! Всю его семью сожрали одни чудовища, друзей расстреляли другие, а его жизнь забрало третье — ты! Да, ты давал ему шанс свободу и «свой путь», но, как ты думаешь, он бы принял его?! Думаешь, он отстал бы от тебя тогда, в Калифорнии, когда ты «дал ему шанс», а, говнюк?! Нет, конечно же нет, — силуэт перешёл на шёпот, совсем осев у стены. — А девочка? Ты спас её, потому что так было правильно, или потому что ты хотел почувствовать себя героем? Белокрылым ангелом, летящим с небес перед своей скорой кончиной? Именно. И вот, во что ты вляпался: чуть не сдох, ещё можешь стать заражённым, безоружный, запертый, беспомощный. И это только за последний месяц. Ты не герой — Он герой, Он был им. Хватит подражать. А если и подражаешь, то делай это правильно, а не рискуй шкурой ради слабых: «Не каждый заслуживает второй шанс, но каждый заслуживает шанс на то, чтобы добыть его». Ты ведь помнишь, как ты выбил для себя свой? Как ты высек его?

Удар петли. Верхняя ветка трухлявого дерева, стоявшего во дворе, разлетелась на мелкие щепки, осыпая занозами кожу всех, кому не посчастливилось стоять рядом.

— Ты попросил мой кнут, чтобы разнести дерево? — спросил Гарсиа у фигуры.

— Нет, не совсем. Я лишь хотел убедится, что таким оружием действительно можно нанести губительный вред. Оно не для устрашения — оно для убиения. Плюс, теперь ты безоружен.

В один миг фигура скинула накидку с широких плеч, превратив её в плащ, и, вытащив у Надзирателя из-за пояса кнут, бросила его, что есть силы о стену — к его отцу. Из-под накидки выглянули высокие, до самой икры, светло-чёрные сапоги, покрытые слоями светло-коричневой пыли; заправленные в них серые штаны, издали напоминающие штаны рабочего класса, но без единого кармана в них; широкий чёрный ремень с изъеденной царапинами бляхой и странная, по меркам времени, куртка — над плотной чёрной кожей, что сидела впритык к телу, была нашита броня — стальные и кожаные пластины, утратившие свой блеск очень давно и, видимо, заменяющие бронежилет в особо важных местах.

— Мой выбор остаётся неизменным — я беру этого мальчика. Тебе же и твоему сынку придётся кое-что возместить. Говори, старик: кто из вас нанёс удар? — исполина навела револьвер на Хозяина. — Кто?

Тот самый старик стоял в замешательстве перед фигурой, его глаза были налиты страхом и злостью. Мальчик смотрел на всё это со стороны… и не верил. «Нет, не существует таких людей».

— Он, — прошептал Гарсиа, указав на сына.

Габриэль взглянул на отца. Ли, пожалуй, уже было неважно, что произойдёт дальше — его вполне удовлетворял взгляд мужчины, и вся та боль от предательства и эгоизма, что отражалась в нём. Фигура навела на него пистолет, не дав даже опомнится, и приказала отойти от стены.

— Подойди-ка сюда, пацан, — парень неуверенно подошёл. — Держи, — в руки к Ли упал кнут — тот самый кнут с двумя лезвиями, от которого теперь так выло его лицо. — Бей, — шепнул ему мужчина. — Бей его.

Сердце подростка застучало быстрее. В какой-то момент он даже задумался о том, а так ли сильно он ненавидит Надзирателя.

— Нет… — сказал мальчик уже сломавшимся голосом. — Не хочу… Я… Я не буду.

— Будешь, — спокойно повторил спаситель. — Не думай, что спасение упало тебе с неба в виде меня. Может быть, так и казалось, но нет. Сегодня либо он, — указывая на дрожащего Габриэля, — понесёт наказание от твоей руки, либо я уйду отсюда без тебя.

Ли удивлённо взглянул на фигуру. «Неужели вот то, чего стоит вся моя жизнь — удар петли?»

— И дело не в самом ударе, пацан. Дело в причине, — угадывая его мысли, сказал мужчина, не сводя глаз с Надзирателя. — Если ты пощадишь его сейчас — он продолжит. Здесь сгинут ещё сотни таких как ты, так и не увидев солнца без решетки, но если ударишь…

— Я обещаю, я… — Габриэль хотел было что-то сказать, попятившись вперёд.

— Заткнись!.. Если ударишь этим ржавым лезвием, то рана непременно заставит его повозится — ему и его отцу придётся искать медикаменты, которых, уверен, нет в этом городишке. Они не купят их у меня, не купят ни у кого в ближайших лагерях — им придётся выйти в мир. Выйти из той раковины, в которой они был королями, в океан и понять, что они — такое же ничтожество, как и все остальные. Придётся, если ты так решишь…

Мальчик всё ещё испуганно глядел прямиком на своего мучителя. О, каким же жалким и человечным он казался в те секунды, как же хотелось бросить тот кнут, но нет. Парень понимал и, что хуже, —