девяносто четвертого года. Самое досадное, что, проживая те дни, у меня – у нас всех! – не было осознания того, в насколько прекрасном мире мы жили – насколько он был близок к утопии, к которой мы, скорее всего, уже никогда не сможем вернуться. По крайней мере, шансы увидеть новый рассвет человеческой цивилизации в период своей жизни, как мне кажется, у моего поколения напрочь отсутствуют. Речь идёт не о годах и не о десятилетиях восстановления, которое еще даже не начинается. С недавних пор я больше не лелею себя самообманом: уже не сомневаюсь в том, что прежнего мира мне не увидеть. Что бы там в будущем ни было – худшее или лучшее – прежнего уже точно не будет. Всё изменилось навсегда. И продолжит меняться…

Весна в этом году крайне капризная. Март то разливался и блистал елейными солнечными лучами, то плакал и стенал заунывными дождями, ночами заливался ветряными песнопениями. После особенно холодной зимы такая норовистая весна кажется немного жестокой: мы столь многое пережили, столь многое готовимся пережить, но даже сама природа обманчива с нами – она приманивает нас ложными дарами, чтобы в минуту нашей наивной слабости обдать наши тела и души жгучей стужей. В марте Кайя простыла после того, как вышла на залитую солнцем улицу в одном платьице и резиновых сапожках – северный ветер взялся за нее, стоило ей только отойти от дома достаточно далеко, чтобы она не успела без последствий вернуться в безопасное тепло. Три дня простуды прошли тяжко: температура в тридцать восемь градусов не сбивалась, кашель усиливался, насморк и жар одолевали, но в итоге нам удалось взять верх в этом бое, однако победили мы лишь благодаря крепкому организму Кайи и наличию ампициллина в аптечке фермеров Агилера. Но ни одна аптечка не вечна: всякое лекарство имеет свойство заканчиваться, и срок годности есть совсем у всего, даже у человека. Нам нельзя болеть. Вообще. И особенно старшим из нас, потому что в это время именно от нас зависит безопасность и благополучие младших членов нашего тесного сообщества. Всё это ясно, как день. Вот бы таким же ясным было хотя бы самое ближайшее будущее: что будет через час – мы всё ещё будем живы или уже нет? Уязвимые, объявившие себя трапперами – охотниками на Неуязвимых – всё чаще объединяются в крупные коалиции и всё чаще их радиоволны перебивают и без того редкие радиопослания сохранивших цивилизованность и непрестанно ищущих спасение выживших. Маршал говорит, что вне нашей фермы выжившие люди творили ужасное ещё до наступления зимы, что может значить, что после жестоких холодов, в условиях общей депрессии, живодёрство и бесчеловечность могли только возрасти, но никак не снизиться на графике общей безысходности.

Начало апреля тёплое, и кажется, будто мартовские погодные прихоти на сей раз точно остались позади: яркое солнце не только с каждым днём всё раньше появляется на небосклоне и не только светит, но и по-настоящему согревает уже четвёртый день подряд, и не водит дружбу с колючими дуновениями ветра. В такой день приятно сидеть на маленьком, прямоугольном и потемневшем от старости табурете, и доить добронравную козу – парное молоко любят все, кроме Рагнара.

Когда сошел первый снег, мы оставили Кайю сторожить ферму и вчетвером отправились на вылазку в деревню. С учётом того, что Кайя всецело зависит от нас, было не очень хорошо оставлять её одну, но мы не могли разомкнуть цепь: Маршал и Рагнар шли однозначно, я не могла оставить Маршала, а Томирис… Томирис не могла наступить на горло своему характеру: быть на скамье запасных – не её предназначение, тема, участь. Рагнар, конечно, хотел бы считать, что Томирис пошла тогда в деревню по той же причине, по которой я не отходила от Маршала, но парень хотя и беспросветно влюблён, всё же не дурак – понимает, что Томми не я, а он не Маршал, и все их взаимоотношения не больше, чем прихоть Томирис: они начались потому, что она была не против, и они вполне могут закончиться, стоит ей только захотеть всё прекратить. Вот такая странная любовь. Может быть, даже лучшая её форма для мира, в котором мы сейчас живём. Чем сильнее привязанность – тем больше опасность. Томирис отлично обезопасила себя с этой стороны. А вот Рагнар, я и Маршал откровенно не преуспели в этом деле.

Мы обшарили только окраину деревни и убедились в том, что как минимум один её край, состоящий из дюжины обветшалых за семь месяцев беспризорности домов, не только абсолютно заброшен, но при этом и разграблен подчистую. В этой вылазке мало чем удалось поживиться, но кое-что очень ценное мы всё же смогли раздобыть: во дворе давно сгоревшего дома свободно разгуливали, пощипывая паростки первой молодой травы, домашняя коза, длиннорогий козёл и одна ещё совсем маленькая козочка. Животные оказались смирными и почти ручными – смело пошли на контакт, без особенных проблем позволили надеть на свои шеи верёвки, а новорождённая козочка ласково разместилась в руках Рагнара, на которых и добралась до нашей фермы. Так что мы уже месяц как балуем свои желудки свежим молоком и приготовленными на нём сдобными омлетами, блинами, оладьями, вафлями и даже пирогами. Дойные козы могут долго спасать вашу жизнь в постапокалиптических условиях, учтите. Два с половиной литра свежего молока утром и два с половиной литра свежего молока вечером – это вам не хоть бы хны! Это вам жизненная энергия в её чистом виде. Только ещё необходимо научиться добывать эту бесценную энергию, причем добывать напрямую из вымени, а не из холодильника супермаркета… Вы вообще когда-нибудь доили корову или козу? Если нет – попробуйте, пока есть время в тепличных условиях обучиться тому, что может спасти вашу жизнь и жизни ваших близких. Нам крупно повезло, что Маршал умел браво выжимать это животное в жестяное ведро. Я неделю училась у него, прежде чем у меня наконец получилось аккуратно и без стресса для двух сторон – для меня и для животного – выдоить из тёплого вымени всё молоко до последней ценной капли. Теперь мы лучшие друзья: коза и доярка. По меркам прошлой жизни – смешно; по меркам нынешних реалий – есть чем гордиться.

В деревне мы надеялись найти, конечно, не коз – мы рассчитывали на автомобиль, мотор которого Маршал смог бы “оживить”, так как двигатель машины мистера Агилера однозначно “приказал долго жить”, как выразилась Томирис. В деревне нашлось всего три машины, одна из которых представляла собой насквозь ржавый