– Сдаюсь.

– Не выйдет, – сказал Аарон. – "Сдаюсь" оставь длянынешнихзагадок. А настоящаязагадка – не просто веселый вопрос, малец, этоголоволомка.Вот и поломай над ней голову. Если так и не сумеешь разгадать,пусть это будет предлогом вернуться сюда в другой день. Если нужен другойпредлог, этот вот жиртрест варит действительноотличный кофеек.

– Договорились, – сказал Джейк. – Спасибо. Я приду.

Но когда он покидал магазин, его охватила уверенность, чтоон больше никогда не переступит порог ресторана "Манхэттенское пиршествоума".

Джейк медленно шагал по Второй авеню, держа в левой рукесвои новые приобретения. Сперва он пытался думать над загадкой – кто же этобормочет и лепечет, а отозваться не может? – но мало-помалу этот вопросвытеснило ожидание неких событий. Казалось, все пять чувств Джейка обострилиськак никогда; в асфальте мостовой он видел мириады блистающих искр, с каждымглотком воздуха вдыхал смесь сотен ароматов и словно бы слышал внутри каждогозвука, касавшегося его ушей, иные, потаенные звуки. Задумавшись, не так личувствуют себя собаки перед ураганом или землетрясением, он без колебанийрешил: да, именно так. И все же предчувствие, что грядет не плохое, а хорошее,и оно перевесит ужас, постигший его три недели назад, продолжало усиливаться.

На Джейка, приближавшегося к месту, где ему будет указанпуть, вновь накатило предвиденье.

"Сейчас ханыга попросит у меня милостыню, и я отдам емусдачу, которую мне сдал мистер Башнер. Там рядом магазин грамзаписи. Дверьбудет открыта, чтобы внутрь шел свежий воздух, и, проходя мимо, я услышу песню"Стоунз". И увижу свое отражение в целой куче зеркал".

Движение на Второй авеню все еще было довольно редким.Легковые автомобили, автобусы; между ними, гудя, пробирались спешащие такси.Весеннее солнце искрилось на ветровых стеклах и ярко-желтых капотах и крыльях.Джейк, поджидавший на переходе зеленого света, заметил на противоположнойстороне Второй авеню, на углу Пятьдесят второй улицы, того самого ханыгу. Тотсидел, привалясь к кирпичной стене маленького ресторанчика. Подойдя поближе,Джейк прочел вывеску над ресторанчиком: "Чуть-чуть мамусиной стряпни".

"Чуть-чуть, – подумал Джейк. – Чух-Чух. И этоистина".

– Четвертак найдется? – утомленно поинтересовался нищий, иДжейк, даже не оглянувшись, бросил ему на колени сдачу, полученную в книжноммагазине. Теперь, точно по расписанию, он услышал "Роллинг Стоунз":

Я вижу красную дверь и хочу перекрасить ее в черный цвет,

Пусть почернеют все краски; пестроте говорю я: нет…

Проходя мимо, он увидел – тоже без удивления – что магазинназывался "Музыкальная башня".

Создавалось впечатление, что сегодня башни попадаются накаждом шагу.

Джейк пошел дальше; мимо в каком-то сонном оцепенениипроплывали таблички с названиями улиц. Он миновал Сорок девятую и, шагая всторону Сорок восьмой, поравнялся с магазином под названием "Зеркалодуши". Повернув голову, Джейк (в полном соответствии с тем, что уженекоторое время было ему известно) мельком увидел в зеркалах дюжину Джейков –дюжину мальчиков, слишком маленьких для своих лет; дюжину мальчиков, опрятноодетых для школы: синие блейзеры, белые рубашки, темно-красные галстуки, серыебрюки. Официальной формы школа "Пайпер" не имела, но такой нарядмаксимально соответствовал неофициальной.

Теперь "Пайпер" казался далеким, канувшим впрошлое.

Джейк вдруг понял, куда идет. Прозрение омыло душу мальчика,точно сладкая, дарующая свежесть и прохладу вода подземного ключа. "Вмагазин деликатесов, – подумал он. – То есть с видуэто магазин. А на самом делетам совсем другое – там проход в другой мир. В тот самыймир. В егомир. Вправильныймир".

Джейк побежал, нетерпеливо глядя вперед. Светофор на Сорокседьмой, явный его недоброжелатель, погасил зеленый глаз и зажег красный; но,презрев запрет, Джейк выпрыгнул с тротуара на проезжую часть,рассеянно-безразлично покосился в сторону машин и резво помчался между широкимибелыми линиями – границами пешеходного перехода. Взвизгнули покрышки: фургон,под носом у которого промелькнул Джейк, резко остановился.

– Эй! Ты че, ты че? – заорал шофер, но Джейк будто неслышал.

Еще всего один квартал.

Он поднажал и помчался во весь дух. Галстук полоскался залевым плечом, волосы отдувало со лба, мягкие кожаные туфли, которые Джейкнадевал в школу, звонко топали по тротуару. Прохожие таращили на него глаза –кто с изумлением, кто просто с любопытством – но Джейк обращал на них вниманияне больше, чем на крики взбешенного водителя фургона.

"Вон, вон – там, на углу. Рядом с канцелярскимитоварами".

Откуда ни возьмись на пути у Джейка возник служащийгородского почтамта в темно-коричневой робе; он толкал перед собой нагруженнуюсвертками тележку. Вскинув руки над головой, Джейк перемахнул через нее, какпрыгун в длину. Белая сорочка мальчика выбилась из брюк и развевалась сзади,выглядывая из-под блейзера, точно подол комбинации. Джейк приземлился и едва неврезался на детскую коляску, которую катила молодая пуэрториканка. Вильнув всторону, словно полузащитник, засекший брешь в линии обороны и ринувшийся кславе, Джейк разминулся с ней. "Где пожар, зайчик?" –поинтересовалась молодая женщина, но Джейк и на нее не обратил внимания. Онлетел стрелой. Мимо промелькнула витрина "Бумажного оазиса" –тетради, ручки, калькуляторы.

"Дверь! – исступленно думал мальчик. – Сейчас я ееувижу! Думаете, остановлюсь? Дудки, Хозе! Я проскочу прямо за порог, а еслизаперто, я эту дверь выши…"

Тут он увидел угол Второй и Сорок шестой и все-такиостановился, резко тормознув каблуками мокасин. Сжав кулаки, он стоял посредитротуара; легкие с хрипом судорожно набирали и выталкивали воздух, волосыпотными сосульками вновь рассыпались по лбу.

– Нет, – он едва не плакал. – Нет!– Однако это отчаянное,противоречащее здравому смыслу отрицание не меняло увиденного: на углу Второйавеню и Сорок шестой улицы никакого магазина не было. Только невысокий дощатыйзабор, а за ним – замусоренный, заросший бурьяном клочок земли.

Стоявшее здесь здание снесли.

Джейк добрых две минуты неподвижно простоял у забора,потухшим взглядом обозревая пустырь. Уголок рта у него подергивался. Мальчикчувствовал, как его надежда и непоколебимая уверенностьиссякают, сменяясьглубочайшей, горчайшей безнадежностью, какой он доселе еще не знал.

"Всего-навсего очередная ложная тревога, – подумал он,когда очнулся от потрясения настолько, что обрел способность думать. –Очередная ложная тревога, тупик, высохший колодец. Теперь голоса зазвучатснова, и тогда я, наверное, завизжу и завою. Ну и ладно. Потому что я усталкрепиться и держать все в себе. Устал сходить с ума. Если с ума сходят так, тоя хочу только одного: ускорить это дело, чтобы кто-нибудь отвел меня в больницуи дал что-нибудь для отключки. Я сдаюсь. Слезай, приехали – я спекся".