Но многие интернированные оставались в Венгрии. Заключение без суда было распространено и в конце 1930-х годов, но теперь эта практика значительно расширилась. Для рассмотрения дел тех лиц, кто сотрудничал с нацистами, были созданы «народные суды». Некоторые из этих процессов превратили в громкие общественные события в надежде, что они просветят венгров относительно преступлений прошлого. Но уже в то время наблюдатели отмечали, что простые венгры относились к этим процессам пренебрежительно, считая их «справедливостью победителей». Спустя несколько лет некоторые приговоры, вынесенные по громким делам, были пересмотрены на том основании, что «пришло время отказаться от карательного уклона»[364].

Справедливыми их тоже не считали. Хотя заключение под стражу и последующее судебное разбирательство номинально осуществлялись под венгерским контролем, было общеизвестно, что НКВД оказывает давление на суды. По воспоминаниям венгерского политика, Александр Белянов, советский чиновник, курировавший в Венгрии вопросы безопасности, отчитывал его за медленный ход судебных процессов: «Он настаивал на том, чтобы народные трибуналы работали быстрее, и критиковал их за излишнюю говорильню. Он требовал, чтобы приговор объявлялся сразу после речи государственного обвинителя. Я ответил ему, что мы изучали опыт советского правосудия и знаем, что в политических процессах принято заслушивать свидетелей публично. Он зловеще ухмыльнулся, обнажив большие желтые зубы, такие как у тигра…»[365] Собственное судопроизводство было и у Красной армии, которая проводила судебные заседания на элегантной вилле австрийского городка Баден, находившегося неподалеку от Вены. Здесь никто и не вспоминал о венгерском суверенитете: как и в Германии, советские военные трибуналы выносили гражданам Венгрии, обвинявшимся в политических преступлениях, приговоры по статье 58 УК СССР[366].

Число обвиняемых было велико, а обвинения были крайне разнообразными. Серия секретных инструкций предписывала новой венгерской полиции подвергать аресту среди прочих бывших членов ультраправых движений, включая партию «Скрещенные стрелы», которая управляла Венгрией в последние дни войны, с октября 1944-го по март 1945 года; офицеров, служивших при адмирале Хорти, то есть с 1920 года до прихода «Скрещенных стрел»; а также владельцев кафе, баров, табачных лавок, парикмахеров и всех прочих, кто, согласно еще одной безбрежной формулировке, «в силу своих регулярных контактов с публикой способствовал распространению фашистской пропаганды» (курсив мой. — Э. Э.). На практике риску подвергался всякий, кто работал на любое довоенное правительство, политического деятеля, партию или просто позволял себе позитивные высказывания в их адрес. НКВД и новые спецслужбы имели также списки молодых людей, состоявших в рядах полувоенной молодежной организации, созданной Хорти; их начали выслеживать так же, как выслеживали членов гитлеровских молодежных объединений. В целом венгерская и советская тайная полиция в 1945–1949 годах интернировала около 40 тысяч венгров. Только в окрестностях Будапешта новый режим построил шестнадцать лагерей для интернированных лиц, способных принять 23 тысячи задержанных[367].

Далеко не все арестованные были пособниками нацистов. Напротив, с самого вступления Красной армии в Венгрию новообразованная венгерская тайная полиция, поддерживаемая, естественно, Венгерской коммунистической партией и ее советскими покровителями, начала выискивать и обезвреживать другие, особые разновидности «фашистов». Хотя в Венгрии в годы войны не было такого крупного и организованного подполья, как в Польше, здесь тоже действовали оппозиционные кружки, враждебно относившиеся к немцам. Они были даже на верхних этажах общественной иерархии. Сразу же после завершения войны (гораздо раньше, нежели это признавалось официальной венгерской историографией) НКВД и венгерские спецслужбы развернули преследования этих антифашистов. Они были слишком самостоятельными, верили в национальный суверенитет и знали, как создавать подпольные организации. Многие их члены поддерживали Партию мелких хозяев, игравшую заметную роль во Временном правительстве и фактически победившую на выборах 1945 года.

В подлинно демократической послевоенной Восточной Европе эти люди, как и ветераны Армии Крайовой в Польше, могли бы превратиться в политическую элиту. Но еще до того, как венгерское правительство оказалось под полным контролем коммунистов, бывшие участники антигитлеровского Сопротивления знали, что находятся под наблюдением. Иштван Шент-Миклоши, член одной из таких тайных групп, позже писал, что он и его друзья «чувствовали, что на них объявлена охота, но не понимали, в чем ее причина». В отличие от польской ситуации здесь речь не шла о вооруженных партизанах: группа Шент-Миклоши, по его словам, «не имела формальной структуры, списков участников, эмблем или удостоверений, правил поведения и субординации и даже общей философии»[368]. Многие ее члены ранее входили в состав других объединений — например, «Венгерского сообщества», тайной организации антифашистского (и антисемитского) толка, или «Движения за независимость Венгрии», которое также представляло собой скорее дискуссионный клуб, нежели группу Сопротивления. Некоторые участники выступили соучредителями послевоенной Партии мелких хозяев и в этом качестве пытались сотрудничать с режимом, который, как им казалось, может стать демократией. Но по большому счету это была всего лишь группа друзей, недолюбливавших Советский Союз и встречавшихся на квартирах друг у друга, чтобы поговорить о политике.

В конечном счете ими стали интересоваться не из-за их планов, а потому, что в руки спецслужб попали сведения об их антифашистской деятельности в годы войны. За группой стали наблюдать более тщательно. Вот что пишет об этом периоде Шент-Миклоши: «В начале осени 1946 года комната, находившаяся по соседству с моей, была сдана в субаренду политуправлению армии. Новые хозяева просверлили дыру в стене и поместили в нее микрофон. Поскольку перед дырой стояла моя тяжелая голландская тахта в колониальном стиле, голоса в комнате улавливались не слишком хорошо. Тогда для подслушивания разговоров был приспособлен мой комнатный телефон. Еще один микрофон установили в общем коридоре, в софе стиля бидермейер, на которой дочка моих соседей любила посидеть вместе со своим поклонником, агентом военной полиции, изображавшим из себя университетского студента»[369].

В декабре 1946 года Шент-Миклоши был арестован. Его доставили в штаб-квартиру тайной полиции на проспекте Андраши и подвергли пыткам. Его часами заставляли стоять, уткнувшись лбом в стену, с раскинутыми руками, и кричать при этом: «Я убийца своей жены и своей матери». По словам следователей, обе женщины тоже были арестованы. Позже вместе с группой товарищей его отдали под суд. Всех обвиняемых уличили в призывах к свержению «демократического строя» и осудили на десять лет тюрьмы. В ходе процесса Шент-Миклоши «сознался» в преступлениях, которые он не совершал. Его арест был своеобразной профилактической мерой: он и его кружок не делали ничего предосудительного, но власти опасались, что они вполне способны на это.

Аналогичные репрессии в тот период обрушились и на независимо мыслящее духовенство. Здесь главной мишенью стал харизматичный и энергичный францисканский монах Салез Киш. Отец Киш руководил большой и процветающей группой христианской молодежи, называвшейся «Кедим» и действовавшей в