признания тоже не избавлял от избиения, поскольку в этом случае немцы «наказывались» за то, что они лгут. По ее собственному признанию, она «пришла в себя» лишь через несколько месяцев, вновь начав обращаться с немцами как с людьми. И дело было не в том, что она простила их: просто ей не хотелось стать похожей на них[394].

Со временем депортация немцев из Польши, Венгрии и Чехословакии, а также высылка венгров из Чехословакии стали проходить более упорядоченно. Чехословацкий президент издал так называемые декреты Бенеша, которые подвели под стихийное изгнание правовую основу. Этот набор документов санкционировал конфискацию немецкой и венгерской собственности в Чехословакии, выселение немцев и венгров, предоставление чехам и словакам венгерских и немецких земельных участков, а также лишение немцев и венгров чехословацкого гражданства. По мере того как президентские декреты вступали в силу, подлежащим высылке людям начали более регулярно предоставлять транспорт, их стали обеспечивать продуктами на дорогу, а также разрешили забирать с собой мебель и одежду. Для разрешения спорных вопросов относительно собственности или установления личности были созданы специальные комиссии. Проблема выяснения национальной принадлежности особенно остро стояла в этнически смешанных регионах Польши, где «ополяченные» немцы, имевшие польских жен, изъявляли желание остаться в стране. Эти органы занимались также и представителями малых этнических групп, которые при нацистах считались «немцами», таких как кашубы и мазуры.

Еще более запутанными были случаи, в которых участвовали представители Volksdeutsche — категории, специально придуманной для обозначения немецких обитателей восточноевропейских стран. К Volksdeutsche относились румыны, венгры, поляки, чехи и прочие, имевшие немецкие фамилии и, возможно, немецкие семейные корни. Они далеко не всегда умели говорить по-немецки и в большинстве своем никогда не бывали в Германии. Когда нацисты просили их записаться в разряд Volksdeutsche, они делали это из этнической гордости, страха или просто расчета на лучшую долю. Некоторых из них запугивали. В Польше одна из комиссий в ноябре 1946 года решила «реабилитировать» группу Volksdeutsche и позволить им опять стать «поляками», но только в том случае, если они сумеют доказать, что в нацистский список попали под принуждением, а в годы войны вели себя «как подобает поляку». В свою очередь, спецслужбы время от времени «забирали» Volksdeutsche, отправляя их в трудовые лагеря наряду с настоящими немцами[395].

В Венгрии, где обладателями фамилий, звучащих по-немецки, являются очень многие, единственной инстанцией, которая имела информацию о том, кто записался в ряды Volksdeutsche, было Бюро переписи. Первоначально директор этого учреждения отказался передать соответствующие списки новым властям. Служащие продолжали упорствовать даже после визита к ним венгерских чекистов, состоявшегося в апреле 1945 года: никогда ранее Бюро не предоставляло свои данные силовым структурам — ни в ходе уголовных расследований, ни в годы войны. Когда немецкое оккупационное правительство в 1944 году попыталось получить доступ к информации о проживающих в стране евреях, оно тоже встретило отказ. Теперь же Бюро сдалось лишь после того, как спецслужбы арестовали десять его сотрудников и когда ему дали понять, что аресты санкционированы советскими властями, которые не собираются ограничиваться десятком арестованных[396].

К моменту своего завершения изгнание немецкого населения из Восточной Европы стало исключительно масштабной акцией, не имевшей, вероятно, аналогов в европейской истории. К концу 1947 года около 7,6 миллиона «немцев» — включая коренных этнических немцев, Volksdeutsche и недавних переселенцев — покинули Польшу. Около 400 тысяч из этого числа умерли по пути в Германию от голода, болезней или перекрестных обстрелов смещающегося фронта[397]. Еще 2,5 миллиона оставили Чехословакию, а 200 тысяч были высланы из Венгрии[398]. Кроме того, немецкое население депортировалось или добровольно уезжало из Украины, Прибалтийских государств, Румынии и Югославии. В целом в послевоенный период около 12 миллионов немцев покинули Восточную Европу, переселившись в Восточную и Западную Германию.

После пересечения немецкой границы беженцев ждал весьма прохладный прием. Независимо от того, оказывались изгнанники в восточной или западной оккупационной зоне, их уделом было социальное прозябание. Они говорили на восточных диалектах немецкого языка, отличались иными обыкновениями и привычками, не имели ни собственности, ни каких-либо накоплений. В 1945 году Германия не была готова к их возвращению; многим вновь прибывшим приходилось бесцельно скитаться по стране в поисках пропитания. В сообществах изгнанников постоянно вспыхивали эпидемии тифа и дизентерии, то и дело перекидывавшиеся на местных жителей. В советской зоне проблема стояла настолько остро, что оккупационное командование предложило местным властям обеспечить компактное пребывание беженцев и воспрепятствовать их рассеянию по окрестным территориям. В свою очередь, представители британского и американского командования предлагали вообще прекратить или хотя бы замедлить процесс высылки немцев из других стран[399].

Ответственность за изначальный хаос и тысячи смертей зачастую возлагается на правительства тех государств, которые изгоняли немцев. Но это слишком узкое понимание ответственности. Разумеется, никакого изгнания не было бы, если бы не война, германское вторжение в регион и жестокое обращение немцев с местным населением. Число жертв оказалось высоким также и потому, что в Центральную Европу было направлено слишком много немецких «колонистов»: большинство беженцев, высланных в 1945 году в Германию, не имели в регионе никаких корней. Среди тех, кого изгоняли из Польши, были этнические немцы, иногда из Германии, а иногда из других европейских стран, которые занимали дома или фермы убитых или выселенных поляков и евреев. Семьи немецких офицеров или немецких бизнесменов, многие из которых сполна воспользовались привилегиями, предоставленными им в захваченной нацистами Европе, также безжалостно изгонялись. У них не было никакого морального права претендовать на польскую землю или собственность, хотя некоторые из них позже пытались выставить себя «изгнанниками» и «жертвами». Например, Эрика Штейнбах, позже возглавившая «Союз изгнанных» (Bund der Vertriebenen), влиятельную и активную организацию бывших немецких беженцев, была дочерью немецкого сержанта из Гессена, в годы войны служившего в польском городе Румия. Ее семья была «изгнана» или, скорее, бежала обратно в Гессен, поскольку они были оккупантами[400].

Кроме того, политика изгнания всецело одобрялась западными державами, которые начали прорабатывать ее еще до Потсдамской конференции. Так, в 1944 году Черчилль заявил в палате общин, что «изгнание [немцев] будет, насколько представляется, наиболее действенным и устойчивым инструментом» поддержания мира в Европе. Рузвельт также одобрял политику этнических чисток, в качестве прецедента ссылаясь на «обмены населением», которые состоялись между Турцией и Грецией в 1921–1922 годах[401].

Наконец, выселение немцев пользовалось полной поддержкой со стороны Советского Союза. В частных беседах военных лет Сталин советовал чехословацкому руководству «вышвырнуть их [судетских немцев] вон», а полякам рекомендовал «создать для немцев такие условия, чтобы они сами бежали из страны»[402].